Светлана Петрова - Кавказский гамбит

Валя, вялая крашеная блондинка, несла следы скорби, как носят ордена: после четверти века совместной жизни ее бросил муж, прельстившись соратницей по бизнесу, а может, ему просто надоела толстая, неряшливо одетая, всегда чем-нибудь недовольная жена. Валя который год ждала, что он вернется — все-таки два взрослых сына. Зина по опыту полагала надежды напрасными, но помалкивала — каждый хочет утешиться. Кастелянша Фаня относилась к той категории русских женщин с приятной, но ничем не примечательной внешностью, которым мужа просто не хватило по демографическому раскладу, и она перебивалась редкими случайными знакомствами, не переставая предаваться пустым мечтам, что кто-нибудь из них в конце концов назовет ее женой. Частенько к этой грустной компании присоединялась третья приятельница, кассир Таня. Муж у нее был, но вроде и не был, поскольку пил и гулял сильно и частенько не приходил ночевать, иногда неделями, но когда являлся, Таня ему скандалов не устраивала, даже не выговаривала, как будто он в командировку ездил — считала, что лучше такой мужик, чем никакой. Сделав однажды выбор между одиночеством и унижением, Таня заливала горечь водочкой, поэтому на Зинкиной кухне была, как говорится, в теме.

Каждый вечер подруги, возвращаясь с работы, тяжело поднимали на пятый Зинкин этаж грузные тела, привычно втискивались в узкое пространство между плитой и холодильником, где стоял кухонный стол, крепко выпивали и нехотя закусывали. Разговор тянулся лениво, вокруг однообразных ежедневных событий попутно перемывались косточки сослуживцам: кому какую премию выписали, что за блядь у дежурной администраторши мужа увела, зачем директору ведро шпингалетов. Директор крутил роман с завпляжем и на всякий случай, втихую от семьи, строил для новой пассии дачу. Ей же полагалась и самая большая квартальная премия, хотя она и без того, не стесняясь, брала деньги и подарки за левые пропуска.

— Во устроилась баба! А ведь скоро сорок стукнет, сын в армии и морда лошадиная, только что размалеванная! — сказала Таня. — Ты бы Зинка тоже любовника завела, чего добру пропадать.

— Какой, блин, любовник, — сокрушалась секретарша. — После перелома не могу ляжки растопырить по-человечески. Лучше пусть Фанька похудеет, она из нас самая молодая, у нее шансов больше, а мы присоседимся.

Все рассмеялись, потому что картинка выглядела забавно. Валя первая вернулась в реальность.

— Ну, да, похудеет, ждите! А двадцать лет назад она со своими шансами где была? Правильно, в заднице, а я — замужем. Нет у нее давно никаких шансов.

Валя всегда думала только о себе и одну себя считала несчастной. Чтобы отвлечь обиженную Фаню, Зина пожаловалась:

— Сегодня опять плохо спала. Соседи квартиру курортникам сдали: поп и чужая жена, уж не очень-то и молодые. Так они всю ночь пятками стенку лягали и кроватью скрипели. У нас же слышимость как в палаточном городке.

— Откуда знаешь, что поп? — поинтересовалась Таня.

— Соседка сказала, они каждый год к ней приезжают. Тайком, из разных городов.

— Вот это любовь! — завистливо сказала Валя. — А на днях по радио передавали: американцы изобрели новые строительные панели — какие-то прозрачные.

— Глупости. Зачем?

— А кто его знает.

— Это чтобы не только слышать, как за стенкой трахаются, но и видеть, — сказала секретарша и засмеялась, запрокинув голову и обнажив гладкую белую шею.

Кастелянша с трудом отвела взгляд:

— Ты каким кремом мажешься? Французским? Недаром на тебя Панюшкин заглядывается.

— Очень мне нужен этот ментовский козел!

— А я бы не отказалась, — со вздохом произнесла Фаня.

Зина махнула рукой и сказала Вале, замещавшей кладовщицу, ушедшую в декрет:

— Выпиши мне итальянский смеситель для ванны и обоев покрасивше — штук десять.

Та удивилась:

— Ты же недавно полный ремонт сделала, все поменяла! Я из-за тебя третий душ как негодный списываю!

— Железная дорога не обеднеет, с пассажиров же и сдерут.

— У тебя и так шкафы ломятся.

— Пусть лежит. Жизнь длинная, пригодится. Директору бумага пришла: зимой зарплату платить не будут, только в сезон, а пенсионеров вообще с работы попрут. Нам до пенсии — всего ничего. Потом за каждую мелочь свои деньги платить придется.

— Точно. Свои деньги — не чужие, — подтвердила кассирша. — Сколько через мои руки этих бумажек за день проходит, я их деньгами не считаю. А как только в собственный карман сунула — совсем другое отношение.