Александр Гроссман - Образ жизни

Живу вахтовым методом. Пять дней посещаю медицинский ульпан в Хайфе, на выходные еду в Шмоньку. Пошли дожди, и поднялась навстречу зелень. Большими пятнами среди камней цветут цикломены. Павлик подарил мне ботанический словать на трёх языках, включая, русский, ношу его с собой и осваиваю местную флору. Удивительно, как много живности в этих насаженных лесах. Пробегают небольшие грациозные олени с детёнышами, сбрасывают длинные острые иглы дикобразы, Рики-Тики-Тави волокут свои хвосты через дорогу, на камнях греются черепахи, безмолвно созерцающие наше мельтешение, смотрят на тебя тусклыми глазками — вас тут не было и не будет, а мы ещё поживём.

Зима пришла без осени. Не было щемящих душу красок. Всё. Хватит. Начну препарировать себя, разойдусь…»

Наведалась к нам Виктория. — Вчера хотела зайти. Биша не пустил. Только стала одеваться, хвост трубой, заходил кругами по комнате и упал замертво у порога. Мне его жалко стало. Сняла платье, надела халат — ожил, прыгнул в кресло и смотрит укоризненно.

— Нахал он у тебя, — возмутилась Зинуля.

— Нет. Деспот. Привык, что вечерами я дома. Его время. Я по делу. Денежки пришли?

— Ну, пришли, — насторожилась Зинуля.

— «Есть мнение» открыть пиццерию. Пока небольшую. Столиков на пять. Там видно будет…

Зинуля оживилась. — А что, идея. Всё лучше, чем дома у плиты торчать. Так не дадут же!

— Дадут. Есть «крыша». Номенклатура бывшая. Народ хваткий, не опустили руки, как некоторые, — выразительный взгляд в мою сторону.

— Чем расплачиваться будем? Пиццами?

— Пока ничем. Присмотреться хотят. Помещение, столики, печи, всякий шурум-бурум за наш счёт.

Они распоряжались деньгами фирмы, как своими, и мне нечего было возразить. Торговать я не хотел, не умел, не мог. Я догадывался какую роль мне отведут — извозчика. Хорошо ещё, если купят приличный автомобиль. Зато у меня будет много свободного времени, и я, на правах спонсора, с чистой совестью займусь тем, чем всегда хотел: не чертить — писать. Опыт семейной жизни научил меня хранить до поры до времени свои маленькие тайны. В договор Пётр вставил пункт и пометил его при переводе: «Исполнитель обязуется выполнить шефмонтаж и наладку ниже перечисленного оборудования. Проезд к месту выполнения работ оплачивает Заказчик». Преподнесу им сюрприз, когда придёт время.

— Прошу учесть, чей стартовый капитал, — выпалил я не к месту. Они уже подсчитывали что-то за столом и даже не обернулись.

Я ушёл в комнату Маши, сел за её стол, закрыл лицо ладонями и занялся самоедством. Пустота. Её заполняли дети, друг, работа, а когда всё это ушло, остались два немолодых, чуть не сказал чужих, человека, связанных детьми и прожитой жизнью. Каждое утро я расстилал простыню на ковре, с удовольствием выполнял асаны, обречённо принимал позу лотоса, зная, что как только остановлю поток непроизвольных мыслей, место просветления займёт глухая досада. Я отвлекал себя, вспоминая умиротворяющие мелодии, шелест листьев, журчание воды на перекате — всё напрасно. Я давно уже не медитирую. Что таить, в молодые годы во время утренних велосипедных размышлений я не раз говорил себе: «Встань и уйди. Освободись». И всякий раз мамин голос останавливал меня: «С детьми не разводятся». Я вскидывал велосипед на плечо, подымался по лестнице и начинал новый день.

— Хорошо написано, — сказал Пётр, прочитав обзорную часть моей диссертации.

— Это моё, — согласился я, — дальше пойдут выкладки, и я буду тащить себя за волосы. Всю жизнь занимаюсь не своим делом.

— Ремесло нас кормит. По крайней мере, мы не жуём изо дня в день чужую жвачку. Утешайся — Спиноза шлифовал стёкла и писал в стол, по нынешней терминологии. — Мы ещё покрутились вокруг этой темы, пошутили и забыли. И вот теперь я вспомнил.

— Папа! Что ты тут делаешь? — Маша смотрела на меня, ждала ответа. Я убрал руки, повернул к ней лицо. Что-то она прочла на нём, подошла, стала рядом.

— Сиди, пожалуйста.

— Виктория у нас. Они хотят открыть пиццерию. Я вспоминал тут у тебя всякое разное, гадал, что нам делать в этой новой жизни. Ты хоть знаешь? Маша подалась ко мне, я обнял её.

— Я хочу быть с ними, — и очень тихо, — тебе их тоже недостаёт.

Получив разрешение, я зачастил в комнату дочери. Она освободила для меня нижний ящик стола, я перенёс туда бумагу и пару моих настольных книг. Вечерами дверь в её комнату была наглухо закрыта. Я поглядывал на дверь и думал о золотом ключике. Я знал, где он хранится, надеялся, что только до поры. Папа Карло нарисовал очаг на куске старого холста, я же достал бумагу, накрыл её ладонями и стал смотреть в окно.