Ирина Глебова - Хроники семьи Волковых

— А эта парочка чего же не поздравляет?

Их сняли с сундука, поставили рядом, и они пошли к молодым под смех и шуточки. Там им сунули какие-то сладости в ладошки, и они вернулись к сундуку. А залезть на него не могут! Животами ложатся, руками тянутся — нет, не получается, высок сундук! И опять кто-то со смехом их подхватил на руки, посадил.

Потом ещё некоторое время Аня всё ходила к дому, куда переехала жить Даша, благо дом её был напротив — прямо через улицу, окна в окна, — и звала:

— Дашо, идём до дому!

Ведь именно старшая сестра возилась с ней с самого рождения, была первой нянькой самой младшей Ани.

Отец, Александр Волков, — высокий, красивый мужчина с серыми глазами, густой шевелюрой, которая и до смерти не была сильно седой, с русой бородкой и усами. Он был очень силён. В Бутурлиновке, как и во многих городках того времени, периодически вспыхивали кулачные бои — улица на улицу. И если появлялся среди бойцов Александр Волк (так его прозывали), то противники сразу ложились на землю — лежачего не бьют! Вот такая в нём была силища и так его боялись. Боялась его и Феклуша, ещё когда была девушкой и Александр только поглядывал на неё. Когда он пришёл к ней свататься, отказывалась, говорила родителям: «Он будет меня бить!» И что же? Не он, а она его лупцевала, когда муж напивался. Отец же ни разу пальцем не тронул ни жену, ни детей…

Работал отец сапожником. Но не тем, который чинит обувь. Он шил сапоги. Правда, в первые годы, как Аня себя помнит, отец шил только «головки» сапог — нижнюю часть без голенища. Это была очень выгодная работа: в пору, когда отец шил «головки», семья жила очень хорошо, в полном достатке. Неделю работал, потом вместе с женой возил свою продукцию на базар. Там эти «головки» другие артельщики уже ждали и вмиг разметали. Позже, когда Александр Степанович стал шить сапоги полностью, жить стали Волковы поскромнее. Но чёрного хлеба — символа скудности, — в дому не бывало, только белый! Сапоги Александра Волкова тоже всегда продавались без остатка — у него была стойкая слава отличного мастера.

Был отец грамотным, а это в ту пору, среди его одногодков, встречалось не часто. Мать, например, ни читать, ни писать не умела. Он же очень любил читать, и книги в доме всегда водились. Бывало, работает, работает, отложит молоток и шило, возьмёт книгу и сидит подолгу. То удивление на лице, то улыбка… Особенно любил Гоголя и Толстого. А то ещё — начинает ходить по комнате и петь церковные песни. Голос у него был великолепный — баритон. Пел он воскресные и праздничные службы, и не в хоре, а солистом, со священниками, по церковной книге. Слушать его сходилась половина Бутурлиновки, как на артиста. Аня, и маленькая, и уже подросшая, не раз слышала, как люди спрашивали друг друга:

— Кто поёт в воскресенье? Александр Волков? Обязательно пойдём!

Работал отец в главной комнате дома, в горнице. На длинной широкой скамейке раскладывались кожа, инструменты. Рядом стояла табуретка вся в дырках от гвоздей — на ней он шил, прибивал. Сам сидел на специальном крутящемся стуле. Кожи отец покупал полуфабрикатные, и дома их разминали — «катали», — делая мягкими, эластичными, смазывая при этом специальными растворами и маслами. «Катанием» занимались взрослые и дети, кроме маленькой Ани и убогой Гали — одной из старших сестёр. Особенно не любил эту процедуру брат Денис. Как увидит разложенные на широкой лавке новые кожи, так и начинает ругаться:

— Опять эти кожи катать!

Отец любил выпить и выпивал крепко. Как повезёт на базар сапоги продавать, так с базара обязательно — в шинок. Это если дело было зимой. Летом же — на кладбище, которое тоже располагалось рядом с базаром. И даже если мать ездила с ним, никак не могла увести его сразу домой. Возвращалась одна и ждала. Если долго не приходил, шла за ним, отлично зная у какой могилки с какими дружками он пьёт. Или посылала сына Дениса. Приходилось Денису ходить за отцом и после воскресных служб: Александр пил с попами и дьяконами в домике при церкви. Мать ругала его:

— Сына позоришь! Он уже парубок, девчата на него заглядываются, а он ведёт по городу пьяного отца! Стыдно!

Сколько раз отец давал слово бросить пить, но сдержать его не мог. Однако от его пьянства материального урона семье никогда не бывало: отец не пропивал вырученные деньги, ничего не выносил из дому. Наоборот: отрезвев, работал так старательно, стараясь искупить вину. И пьяным он был не злой, не буйный — весёлый, добрый. Дети так даже любили его выпившего: он раздавал деньги, позволял к себе в карманы залезать, пел, ласкал их. Вот только спать уложить его было невозможно. Бывало, всё ходит по дому, на мебель натыкается, чашку разобьёт, ведро опрокинет, а никак не угомонится. Уже и сядет на лавку, и голова на руки падает. А стоит жене подойти: