Митч Элбом - Искорка надежды

Мы зашагали по коридору к его кабинету. Рэб уже считался почти пенсионером и мог теперь работать когда хотел и сколько хотел. А иногда мог оставаться и дома, — никто не возражал.

Но религия зиждется на ритуалах, а Рэб любил ритуал хождения на службу. Он вырастил эту конгрегацию: а 1948 году в ней было всего несколько дюжин семей, теперь этих семей — больше тысячи. Мне даже показалось, что для Рэба это место стало чересчур большим. Слишком много было людей, которых он лично не знал. Появилось еще два раввина: один — главный, другой — его ассистент. Они теперь занимались повседневными делами. Когда Рэб впервые тут появился, о помощниках смешно было и мечтать. Рэб носил с собой ключи от синагоги и сам отпирал се и запирал.

— Посмотри, — Рэб указал на стопку нарядно обернутых подарков, сложенных в дверном проходе.

— Что это? — спросил я.

— Комната для невест. Они здесь переодеваются перед свадьбой.

Он провел взглядом по стопке подарков и улыбнулся:

— Прекрасна, правда?

— Прекрасна? Кто?

— Жизнь, — ответил он.

ГОД 1967-й…

…и дома украшены к Рождеству. Почти все наши соседи — католики. Однажды утром после снегопада мы с приятелем, в куртках с капюшонами и резиновых сапогах, идем в школу. Мы проходим мимо маленького дома, на лужайке которого стоят фигуры персонажей из сцены рождения Иисуса.

Мы останавливаемся. Разглядываем фигуры. Мудрые старцы. Животные.

— Этот вот Иисус? — спрашиваю я.

— Какой этот?

— Тот, что стоит. С короной.

— Я думаю, это его отец.

— А Иисус — это тот, другой?

— Иисус — младенец.

— Где?

— В колыбели, балда.

Мы вытягиваем шеи. С тротуара Иисуса не видно.

— Подойду поближе, посмотрю, — говорит мой приятель.

— Лучше не ходи.

— Почему?

— Будут неприятности.

Я не знаю, почему я это сказал. Даже в том возрасте мир для меня уже был разделен на «мы» и «они». Если ты еврей, то не должен говорить об Иисусе и, наверное, даже смотреть на него.

— А я все равно посмотрю, — говорит приятель.

Я с опаской ступаю вслед за ним. Под ногами у нас скрипит снег. Вблизи все три мудрых старца выглядят фальшиво — гипсовые фигуры с лицами и телами, покрашенными оранжеватой краской.

— Вон он, — говорит приятель.

Я заглядываю ему через плечо. Там в колыбели, в раскрашенном сене лежит младенец Иисус. Меня пробирает дрожь. Мне чудится, что он вот-вот откроет глаза и выкрикнет: «Попался!»

— Пошли, а то опоздаем, — говорю я приятелю и поворачиваю назад.

— Трусишка, — бросает он.

Когда Генри было двенадцать лет, он как-то раз в пятницу вечером оказался на службе в Церкви Истинного Спасения в Гарлеме. Приученный верить в Бога-отца и, признавший Его Сына своим личным Спасителем, он впервые всей душой воспринял Святого Духа.

Это была «Служба Ожидания» у пятидесятников, вдохновленная призывом Иисуса ждать Его гласа в городе, пока Он «ниспошлет с небес свое могущество»; и по этой традиции людей вызывали прикоснуться к Святому Духу. Генри вслед за остальными последовал к кафедре проповедника, и, когда подошла очередь Генри, его помазали оливковым маслом, а потом велели стать на колени и склониться над расстеленной газетой.

— Зови Его, — услышал он голоса.

И Генри позвал. Он сказал: «Иисус, Иисус», а потом стал повторять: «Иисус, Иисус, Иисус», пока слова не начали натыкаться одно на другое. Он качался из стороны в сторону и без конца повторял «Иисус». Прошли минуты. У него заболели колени.

— Иисус, Иисус, Иисус…

— Зови Его! — орали прихожане. — Зови Его!

— Иисус, Иисус, Иисус, Иисус, Иисус…

— Он на пути! Зови Его!

В голове у Генри стучало. Сводило икры.

— Иисус, Иисус, Иисус, Иисус, Иисус, Иисус, Иисус, Иисус…

— Еще немного! Еще немного!

— Зови Его! Зови Его!

Пот катился с него градом. Он задыхался. Прошло минут пятнадцать, может, двадцать. Слова теперь выскакивали такими беспорядочными и скомканными, что уже не имели ничего общего со словом «Иисус», лишь невнятные слоги, бульканье, бормотание, стоны и капающая изо рта на газету слюна. Его голос, язык, зубы, губы — все это слилось в какой-то неистовый, безумный трясущийся механизм.

— Исуисусииусусисуууус…

— Получилось! Получилось!

И Генри принял Святого Духа. Или думал, что принял. Он выдохнул, потом набрал полную грудь воздуха и чуть не задохнулся. Он глубоко вдохнул и попытался успокоиться. Вытер подбородок. Кто-то скомкал газету и унес ее.