Митч Элбом - Искорка надежды

Этого нам никогда не узнать. Мы не воспитаны волками. Но ясно одно: нас мучают противоречивые желания. Христиане верят в то, что человека без конца искушает сатана. Индуисты полагают, что зло существует для того, чтобы нам труднее было достичь душевного равновесия. Иудаизм говорит о том, что благие и злые намерения человека, как два духа, воюют между собой. Злой дух поначалу может казаться тонким и хрупким, как нить паутины, но если дать ему окрепнуть, он станет толще и прочнее каната.

Однажды Рэб произнес проповедь о том, как одно и то же явление может быть и добром, и злом в зависимости от того, как мы, обладая свободой воли, им воспользуемся. Словами можно благословить, а можно проклясть. Деньги могут спасти, а могут сгубить. Наука способна исцелить, но может и убить. Даже природа иногда работает на человека, но может и уничтожить его: огонь согревает и обжигает; вода поддерживает жизнь, а потопом может погубить ее.

— Но в истории сотворения мира нет слова «плохой». Бог не сотворил ничего плохого.

— Выходит, все дурное мы делаем по собственной инициативе?

— Да, по собственной инициативе, — ответил Рэб. — Я думаю, что время от времени Бог сжимает кулаки и произносит: «Остановитесь! Это приведет к беде!» Но ты спросишь, а почему же Бог не вмешивается? Почему Он не уничтожит зло и не укажет нам, как творить добро? Да потому, что Он с самого начала сказал: «Я отдаю этот мир в ваши руки. Если я буду всем руководить, что будете делать вы?» В каждом из нас есть нечто божественное, но у нас есть и свобода воли. И я думаю, что Бог, с любовью наблюдая за нами, молится о том, чтобы мы делали правильный выбор.

— Вы правда думаете, что Бог молится? — спросил я.

— Я думаю, Бог и молитва очень тесно между собой связаны, — ответил Рэб.

Я смотрел на Рэба и изумлялся: он снова рассказывает, снова рассуждает, снова шутит. Еще совсем недавно его родные и друзья в отчаянии заламывали руки и плакали над его судьбой. А теперь… Его дочь назвала это чудом. Возможно, это и было чудом. Что касается меня, то я чувствовал невероятное облегчение и оттого, что Рэбу стало лучше, и оттого, что прощальная речь откладывалась.

Послышался автомобильный гудок. Это за мной приехало такси.

— Такова вот история моей недавней жизни, — произнес напоследок Рэб.

Я подошел к нему и обнял — чуть крепче обычного.

— Больше, пожалуйста, не пугайте нас, хорошо?

— Ха! — рассмеялся он и, тыча пальцем вверх, произнес: — Об этом договаривайся с моим боссом.

«История моей недавней жизни». Интересное выражение. В нем намного больше здравого смысла, чем в «истории моей жизни», потому что между нашим рождением и смертью мы проживаем столько разных жизней. Детство. Время взросления. Время странствий, время любви, время остепениться. Время растить детей, время проверить, чего ты стоишь, время осознания своей смертности и, если повезет, после этого осознания время совершить что-то стоящее.

В жизни Рэба все это было.

Но это было и в жизни еще одного человека.

Я не имею в виду Генри, хотя и он, разумеется, прожил не одну жизнь.

Я говорю о его верном церковном старосте, одноногом Кассе, который донимал меня до тех пор, пока однажды холодным зимним вечером, сидя рядом со мной в клеенчатой молельне, он не заявил мне своим хрипловатым голосом: «Мистер Митч, я должен вам об этом рассказать…»

Энтони Касс (настоящая фамилия его была Кастелло), как оказалось, действительно прожил невероятную жизнь. Он родился в большой семье, был блистательным спортсменом, служил в армии, вернулся домой и стал местным торговцем наркотиками.

— Но это все присказка, — произнес он. — А вот сейчас я расскажу то, что вам и вправду стоит знать.

И он поведал мне историю своей недавней жизни.

«Восемнадцать лет назад — тогда еще у меня были обе ноги — в баре „Милашка“ меня пырнули ножом в живот. Я в этом баре „дурь“ продавал. И вот как-то раз вошли в бар двое парней, один набросился на меня сзади, а другой отобрал „дурь“ и пырнул ножом. В больнице я чуть не умер. Я харкал кровью. Врачи сказали, что вряд ли я дотяну до утра. Но я выжил. И снова вернулся к наркотикам. А вскоре из-за наркотиков попал в тюрьму. На три года. Там я стал мусульманином, потому что они были такие аккуратные, следили за собой, и один парень, Усур, показал мне, как молиться, — ну вы знаете, — пять раз в день на таком молитвенном коврике делать салаги и говорить „Аллах Акбар“. Но этот парень Усур, когда мне все это объяснил, вдруг зашептал: „Во имя Иисуса Христа. Аминь“. Тогда я отвел его в сторону, а он и говорит: „Слушай, парень, тута я мусульманин, а семья моя там — христианская. Я уж и не знаю, кто там после смерти Аллах или Христос. Я просто стараюсь попасть туда, ну ты понимаешь? Мне ведь, Касс, домой хода нет. Я ведь тута и помру, ты ведь понимаешь?“ Вышел я из тюрьмы, а в голове все перепутано. От всех этих дел с Богом я отошел и снова за „дурь“ — крэк, „колеса“, травка. А скоро в кармане уже ни гроша. Идти мне было некуда, и я пошел назад в Джефрис Прожект, такой дом для бедных, где я вырос. А его уже забросили и наполовину сломали. Толкнул там заднюю дверь в какую-то квартиру и завалился спать. В ту ночь я в первый раз сказал себе: „Ты, Касс, бездомный“.»