Всеволод Бернштейн - Эль-Ниньо

— Мы передвигаемся на машине, — продолжал Манкевич. — Машина наверху. Если вас надо куда-то доставить, мы готовы. Или вам что-то нужно, продукты, вода…

— Нет, спасибо! — сказал Дед. — Мы ждем ремонтную бригаду. Продукты и вода имеются.

— Аа! — протяжно произнес Манкевич. Его лицо снова пришло в беспокойство, он почувствовал, что Дед кривит душой. — Когда прибудет бригада?

— В любую минуту, — ответил Дед. — Случилась небольшая задержка, но ничего страшного.

— Ааа, — снова протянул Манкевич. — Это хорошо, — добавил он уныло, но тут же оживился. — Знаете, мы решили остаться в этих местах на несколько дней, здесь очень интересная коммуна индейцев. Там, наверху. Надеемся, что не помешаем вам?

— Не помешаете, — Дед был рад сменить тему. — Вместе веселее.

— Веселее, да, — как эхо, отозвался Манкевич.

Вечером того же дня прямо на берегу был устроен праздничный ужин. С американскими сосисками и голландским пивом. Нам, осатаневшим от тушенки и консервированной гречневой каши, эта еда показалась божественной. Даже Дед повеселел, не от сосисок, конечно, а оттого, что осознал, наконец, что появление нервного поляка стало для нас подарком судьбы — Камачо не решится на применение силы, если рядом с нами всемирно знаменитый путешественник. Лицо Деда просветлело, плечи расправились, борода приняла опрятный окладистый вид и равномерный окрас. Он снова стал похож на старшего механика Драпеко. Случайно разбив один из двух оставшихся у нас стеклянных стаканов, Дед со второй попытки произнес тост за советско-польскую дружбу, затем долго расспрашивал Манкевича о его исследованиях, сокрушался, что из-за нехватки времени не удалось прочитать ни одну из его книг. «Зато вот Константин, наш студент-практикант, их все прочел. — Все посмотрели на меня. — Верно, Константин?». «Наверное, не все, — скромно сказал я. — Только те, что изданы в Советском Союзе». Манкевич был явно польщен, он немедленно отправил Хорхе и Хесуса наверх к машине за еще одним ящиком пива.

— Мне особенно понравилась ваша «В поисках Эльдорадо», — продолжил я лить бальзам, — прекрасная книга!

— Спасибо, — Манкевич прикрыл глаза и кивнул головой с видом утомленного гения. Его лысина покраснела от удовольствия.

— А эта ваша экспедиция тоже связана с поисками Эльдорадо? — спросил я.

— Хм… и да, и нет, — ответил поляк после некоторой паузы. — Наша главная задача сейчас — изучать жизнь индейцев кечуа. Но при этом загадка Эльдорадо, как я писал в книге, остается неразгаданной. Мы продолжаем поиски. Здесь все очень связано, это Латинская Америка, здесь все вот так, — Манкевич сцепил пальцы рук. — Никогда нельзя знать, какая дорога приведет к Эльдорадо. Вы можете десять лет сидеть в архивах и не найти ничего, а потом случайно зайти в индейскую деревню, в горах или на равнине, и вам скажут: «Эльдорадо? Это вон там, за поворотом!». Потому что это Латинская Америка, — многозначительно повторил Манкевич.

— Вот вы говорите, наверху в деревне очень интересная коммуна, — сказал я. — Нам они показались странными.

— Это еще мягко говоря, — вставил Ваня. — Не зря их ублюдками прозвали.

— Ублюдками? — не понял поляк.

— Бастардос, — уточнил Ваня.

— Ах, это! — воскликнул Манкевич. — Они и есть бастардос. Коммуну основали люди, которые родились вне брака. Раньше, если девушка рожала ребенка без мужа, ее прогоняли из деревни. Они селились отдельно, постепенно к ним присоединялись другие люди. В этой коммуне уже несколько поколений живут изолированно, у них как бы свое сообщество. Поэтому они интересные. Но, конечно, они вряд ли знают что-нибудь об Эльдорадо, — улыбнулся Манкевич.

— А вы случайно не знаете, что здесь случилось в 1945 году? — спросил я.

— Пардон? — не понял Манкевич.

Мне пришлось начать издалека и рассказать о том, что я изучаю Эль-Ниньо.

— О, Эль-Ниньо! Я знаю об этом! — воскликнул поляк. — Очень интересная тема, у вас большие перспективы! Я поблагодарил и продолжил: когда я пытался узнать об Эль-Ниньо у местных рыбаков, написал на песке годы, в которые происходило явление, и 1945 год вызвал у них непонятную реакцию. Испуганно-враждебную. Рассказал о сумасшедшем старике, который выкрикивал «Манфраваль».

— Как? — Манкевич поперхнулся пивом.

— Манфраваль, — повторил я. — Вы знаете, что это? — мне показалось, что это слово ему о чем-то говорит.

— Может, здесь что-нибудь случилось в 1945 году? — снова спросил я.

— Не имею понятия, — признался Манкевич. — А вы что думаете? — в его голосе прозвучал неподдельный интерес. Поляк был первым человеком на Земле, который спросил меня, что я думаю. За это я готов был его расцеловать. С трудом преодолев этот порыв, я ответил: