Всеволод Бернштейн - Эль-Ниньо

— Я и так вижу будущее, — сказал я. — Сейчас вернется Дед, увидит, что за снасть еще не принимались, и надает нам по шее.

— Эх, Константин! — вздохнул Ваня. — Скучный ты человек! — он сел и взялся за леску. — Тебе глаза открываешь, а ты все со своей снастью! — он посмотрел на часы. — О! Скоро вахте конец! Хоть искупаюсь…

— Вахту почему-то не в пузырях меряем, а по часам, — заметил я.

— Как ни меряй, неделя прошла, а за нами так никто и не приплыл, — сказал Ваня.

Он был прав. «Самый крайний срок», как выразился капитан Горобец, закончился, а мы по-прежнему были на Пляже одни, и горизонт был пуст.

Каждый вечер после ужина я вырезал на деревянной крышке ящика из-под тушенки аккуратную зарубку. Это был наш робинзонский календарь. Когда зарубок стало семь, я перечеркнул их общей чертой. Это означало, что прошла неделя. Когда к семи зарубкам добавилось еще две, Дед решил поговорить. Мы только что закончили ужин — консервированную гречневую кашу с мясом, пили чай, и Дед произнес, глядя на пламя костерка:

— Похоже, там возникли проблемы.

Стало сразу понятно, где «там», мы с Ваней переглянулись.

— Горобец оставил деньги, — продолжил Дед, — двести долларов. На случай, если возникнут проблемы. Этого хватит, чтобы добраться до Лимы. В Лиме — наше посольство, в Кальяо — представительство пароходства. Главное, добраться до Ило, оттуда наверняка ходят автобусы в какой-нибудь большой город, а уже оттуда — в Лиму. Если вы завтра выйдете, через два-три дня по-любому будете на месте. А там — на самолет, и в Москву.

Наше географическое положение было известно со слов сеньора Камачо. Он обрисовал его нам, чтобы мы понимали, куда попали и кто здесь главный.

Ближайший полицейский участок, телефон и магазин — в пятидесяти километрах к югу, в поселке Ла-Ярада, оттуда уже рукой подать до чилийской границы. Больница, если понадобится, — на север, и на двадцать километров дальше, в городке Ило. До Лимы почти восемьсот километров по горным дорогам.

— Может, здесь где-нибудь железная дорога имеется, — продолжил Дед. — Тогда вообще все просто. Сядете на поезд, нормально доедете…

— Минуточку! — Ваня поднял руку. — Что значит, «сядете-доедете»? Кто сядет?

— Ты и студент, — пояснил Дед.

— А вы?

— Я останусь здесь, — спокойно ответил Дед.

— Как же так!? — воскликнул Ваня. — Это неправильно. Надо все делать вместе. Вместе пришли — вместе уйдем! Так я говорю? — он посмотрел на меня.

Я сказал: конечно! Да и вообще, нечего волноваться. Подумаешь, ремонтная бригада задержалась на пару дней! Мы спокойно можем просидеть здесь еще хоть неделю. Главное, что там, на Большой земле, в курсе, где мы находимся, они в любом случае нас не бросят.

Дед усмехнулся, погладил рукой бороду.

— Еще неделю! Ишь, какие герои! А если и через неделю — ничего, и через месяц! Что тогда?

— Как это через месяц?! — удивился я.

— Бывают такие чудеса, — мрачно произнес Дед. Мне показалось, что он чего-то не договаривает. Людям с таким открытым лицом, как у Деда, трудно прятать мысли. Не разработаны у них нужные для этого дела мимические мускулы. Любая потайная мысль выдает себя желваками и морщинами. Дед и сам это понимал, оттого хмурился все больше: — Горобец сказал, если через неделю никто не появится, выбираться самим, посуху.

— Выбираться — так всем вместе, — упрямо повторил Ваня. — Горобец это имел в виду.

Дед покачал головой, глядя на огонь:

— Бросать «Эклиптику» нельзя. Жалко траулер. Повреждения пустяковые — на вид страшные, на самом деле ничего серьезного. Главное, снять с камней. Придет бригада, в два счета управимся.

— Не, вдвоем не пойдем! — помотал головой Шутов. — Куда мы пойдем? Какие тут автобусы? Лучше еще подождем, если надо! Все вместе! Лично мне торопиться некуда.

— Тебе, может, и некуда, — сказал Дед. — Вон у нас практикант сидит, — Дед кивнул на меня.

— Ха! — воскликнул я. — Мне и подавно некуда. Рейс должен был закончиться 20 января. Сегодня только… — пришлось напрячь память, — 23 декабря. Из графика пока не выбились! — я уж не стал говорить, что для моих институтских дел это крушение было просто подарком судьбы. Более уважительной причины, почему я вместо двух месяцев практики отсутствовал пять, и придумать невозможно. Терпел бедствие!

Дед усмехнулся, лицо его просветлело.

— Ладно, салаги. Остаемся зимовать!

По ночам прибой шумел не так, как днем. Казалось бы, разницы не должно быть — дневная жизнь Пляжа не отличалась от ночной: обитатели те же, событий никаких. Однако ж днем все звуки сливались в общий гул, перемешивались. Приходила ночь — и все менялось. Темнота накрывала Пляж, как колпаком. Каждый звук под этим колпаком звучал ясно и отчетливо, словно в концертном зале с хорошей акустикой. Слышен был каждый камушек, который переворачивала отбегающая волна, каждый плеск, каждый шорох песка.