Наталья Лебедева - Миксы

– Одиноко, – ответила мама и сложила на коленях руки, как складывали их одинокие героини старых фильмов.

– Ты же, – Валерик чувствовал себя выбитым из колеи, – всегда мечтала, чтобы, раз уж квартира такая маленькая, тут было поменьше вещей. Да и людей поменьше. Теперь... теперь ты хозяйка, можешь делать, что хочешь. Ты же всегда говорила: и когда же я смогу делать что захочу в своём собственном доме? Ну вот...

Мама всхлипнула, а Валерик почувствовал себя так, словно она обманывала его, а сама хотела не этого, а чего-то ещё.

– Так чего же ты хочешь? – спросил он с искренним недоумением.

– Ну, – и она смахнула слезу, а Валерику стало совсем плохо, – чтобы ты был. Я же ради тебя...

– Мама! – Валерик почти крикнул, отчаянно пытаясь остановить её слёзы и не сделаться заложником этих слёз. – Мне двадцать шесть лет. В таком возрасте дети уходят, как ни крути. Так устроено.

– Значит, как мне хочется, не будет уже никогда...

И она замолчала, словно приказав себе не устраивать самобичевания. Все всё понимали, но чувства оставались за скобками. И казалось, если внести чувства внутрь, то ответ окажется неправильным, ведь не зря же математики выдумали скобки.

– И что же, – спросил Валерик, внезапно осознав, что ответ будет важен и для него, – ты никогда не была счастлива? Никогда в жизни?

Мама отрицательно покачала головой, и только потом сказала, поджав нижнюю губу так, что от неё к подбородку потекли две глубокие, волнами, складки:

– Нет. Как отец умер – не была. Вот так чтобы вообще всё было хорошо – ни единого дня. Всё думаю, думаю... Как он умер?

Валерик замер. Ему казалось, что всё было известно. Мелькнула даже мысль, что мать что-то от него скрывает.

– Зачем он туда полез, в горящий цех? По ошибке? Случайная смерть, глупая? Так это одно. Вот тогда, думаю, горе должно быть сильное, острое. Может быть, подумал, что там человек. Может быть, показалось или послышалось что-то. А если было пустое геройство? Показать, что я, мол, лучше всех. Сам справлюсь. Это другое. Не тут, так там бы погиб. Значит, всё равно когда-нибудь так и вышло бы. Значит, мне надо было заранее смириться. А ещё могло быть, что у него там, например, заначка была спрятана. Тогда от жадности погиб. Тогда и жалеть его, вроде как, нечего. Всю бы жизнь мне тогда испортил...

– Мама! – Валерик не выдержал. Ему казалось, это бред. Ему казалось, что невозможно жить с такими мыслями больше двадцати лет. Мама не могла помнить того, что происходило тогда на самом деле. Это казалось манией, навязчивой идеей и потому было страшно.

– Да... – мама застенчиво и словно извиняясь улыбнулась, как будто поняла, что говорит что-то не то.

– А может быть, он просто физику плохо учил в школе и не знал, что огонь устремляется туда, где больше кислорода...

– Ты жестокий, – мама посмотрела пристально и сердито, и Валерик, сдаваясь, понял, что она до конца жизни продолжит гадать, зачем же отец сунулся в этот горящий мебельный цех. И с каждым днём всё больше и больше будет забывать его реального и будет придумывать всё больше и больше мотивов и поводов.

– А потом, – мама продолжила, она будто решилась вдруг выговорится, – с тобой было тяжело: без денег, без поддержки. Виктор появился – со своим таким же Валерием. Думала, легче будет – не стало легче. Деньги появились – заботы удвоились. Только вы, вроде, выросли. Только я думала для себя пожить: Ирка с Леркой! Квартира ма-аленькая, теснотища! Друг у друга на головах! У! Личной жизни никакой! Ссоры, скандалы: на кухне, шёпотом... Они как уехали, мне как-то даже легче стало. Веришь ли? Ну не любила я его, наверное... Просто... Ну неплохой он был, Витька. Помогал мне всегда. Ирка его с толку сбила, так и её винить сложно, потому что Генка её дерьмо дерьмом был. Не повезло ей. Уехали, и ладно. И бог с ними. Детей тут оставили – и хорошо. Я же привычная. Меня как угодно можно пользовать! Хоть в мамках, хоть в няньках! Я же понимаю: молодожёны!..

На глаза её навернулись слёзы.

– Мама, ну что ты! – Валерик присел возле неё на корточки и попытался заглянуть в глаза. Мама закрылась руками и затрясла головой.

– Думала, – сказала она сквозь слёзы и глухой забор сцепленных ладоней, – вырастете, начнёшь ты зарабатывать потихоньку, они разъедутся, ты останешься. Поживём как люди. Не в куче, а только мы. Как сами хотим.

– Мама, ну вот, вот теперь нет никого! Живи, как хочешь!

– Теперь пусто... Теперь и не хочется ничего...

Валерик возвращался на дачу с большой спортивной сумкой, в которой лежали сменная одежда и бинокуляр.