Майкл Каннингем - Дом на краю света

Поколебавшись, я все-таки постучалась и сама поразилась, каким по-мышиному робким получился мой стук. Ведь это мой родной сын, это мой дом. Я имела право постучать в дверь его комнаты. Я снова постучалась, чуть громче.

— Да, — раздался из-за двери голос Джонатана.

— Это я. Можно к вам на минуточку?

Наступила тишина, нарушаемая лишь мелодичными фортепьянными аккордами. Но уже в следующий миг Бобби распахнул дверь.

— Здрасьте, — сказал он, улыбаясь.

Он выглядел как-то нелепо в своей новой бизнесменской рубашке в полоску и джинсах. В глубине комнаты мрачно сидел Джонатан. На нем были черные сапоги и футболка.

— Не хочу вам мешать, ребята, — начала я и вновь с раздражением отметила нотки малодушия в своем голосе. Я держалась как бедная родственница, явившаяся на традиционный ежегодный обед.

— Вы нам не мешаете, — отозвался Бобби. — Совсем нет.

— Я… просто… мне стало интересно, что это за музыка. Какая-то непривычная.

— Вам нравится? — спросил Бобби.

Может быть, это ловушка? Может быть, сказав «да», я окажусь мишенью для насмешек? Ну и пусть! Переборов свои девичьи страхи, я ответила как тридцатипятилетняя женщина:

— По-моему, очень хорошая. Кто это поет?

— Лора Найро, — ответил Бобби. — Да, она здорово поет. Это старая вещь. Хотите послушать?

Я бросила взгляд на Джонатана. Конечно, мне полагалось отказаться. Отказаться и вернуться к своим делам за сценой — к своим полотенцам и простыням. Но я согласилась.

— Хорошо, — сказала я, — просто минуточку.

И благодарно шагнула в комнату, в которую когда-то могла входить без спроса. За последний год Джонатан обклеил все стены фотографиями длинноволосых рок-певцов с тяжелыми взглядами. По комнате витал грустный женский голос. Отовсюду смотрели суровые мужские глаза.

Джонатан сидел на полу, обхватив руками голени и подтянув колени к груди. Он сидел так с четырехлетнего возраста — это была поза мрачной задумчивости. Может быть, впервые в жизни я увидела в мальчике будущего мужчину, хоть и в свернутом виде. Многое из того, что есть уже сейчас, останется с ним на всю жизнь. Почему-то это поразило меня, хотя ничего оригинального в этом открытии не было. Взросление Джонатана представлялось мне скорее чем-то мгновенным; просто в один прекрасный день передо мной возникнет добрый, внимательный незнакомец. Я чувствовала, что и права и неправа одновременно.

Бобби взял конверт от пластинки и протянул его мне, как если бы я была потенциальной покупательницей.

— Вот, — сказал он.

Когда я взяла у него конверт, он покраснел не то от гордости, не то от смущения.

Конверт был темно-шоколадного цвета. С него на меня смотрела довольно невзрачная девушка с высоким бледным лбом и мягкими черными волосами, расчесанными на прямой пробор.

Романтическая, непопулярная ученица школы для девочек, вызывающая скорее жалость, чем насмешки. Я хорошо знала этот тип девочек. Я сама легко могла превратиться в такую и предприняла титанические усилия, чтобы этого не случилось. Начала первой заговаривать с людьми, рисковать, встречаться с мальчиками, которых нельзя было представить маме. Нед Главер приехал из Мичигана в ярко-голубом кабриолете. Он был обходительным, остроумным, немного слишком взрослым для меня.

— Мне нравится, — сказала я. — У нее чудесный голос.

Идеальная реакция хорошо воспитанной дамы средних лет. Я торопливо вернула конверт, словно эта пластинка была мне не по средствам.

— Она бросила петь, — сказал Бобби. — Вышла замуж и переехала то ли в Коннектикут, то ли еще куда.

— Жаль, — сказала я.

Мы стояли друг против друга в смущении, как незнакомцы на вечеринке. Я физически ощущала — лбом и плечами — желание Джонатана выпихнуть меня поскорее из комнаты.

— Ну, — сказала я, — спасибо, что приютили старушку.

— Всегда рады, — отозвался Бобби.

Песня кончилась, и началась следующая, более быстрая, которую, как мне показалось, я узнала. Да. «Джимми Мак». Ее исполняли когда-то Марта и Ванделлы.

— Эту я знаю, — сказала я. — Ну, то есть я ее слышала.

— Да? — сказал Бобби.

И вдруг он сделал нечто фантастическое. Он начал танцевать.

Можно было подумать, что ему изменила речь и танец был единственное, что ему оставалось. Он проделал все с такой естественностью, словно это было логическим продолжением разговора. Он начал ритмично покачивать бедрами и притопывать. Пол заскрипел под его кроссовками.

— Да, конечно, — сказала я. — Это старая-престарая песня.