Борис Алмазов: Охваченные членством

И еще одно обстоятельство. Поскольку давно не читают книги, «уютно устроившись в удобном кресле под лампой с зеленым “абажюром”», (как я написал когда-то в школьном сочинении, а учительница литературы на полях моей тетради пометила: «был нежно воспитан»), то эти мои мемуары — для чтения в городском транспорте. Поэтому рассказы длиною в одну остановку: короткие — для чтения в автобусе или трамвае, а подлиннее — в метро или даже в электричке. Читать можно с любого места. Ткань повествования, «золотое руно хитросплетенных словес», не нарушится, и «блестяща мысль моя» не будет путаться и рваться. Не дождетесь!

Что же объединяет мои замечательные «нетленки» в один фолиант? Старая марксистско-дарвинистская мысль, что человек — существо коллективное. То есть он всегда — член какого-нибудь сообщества, всегда охвачен членством в каком-нибудь коллективе. А советский человек тем более. Например: родился — и сразу в ясли, потом в детский садик, а это членство. В садике — группы, в группах — воспитательницы, нянечки — коллектив и вожди. В пору моего детсадовского возраста неохваченных членством детей почти не оставалось. На них смотрели как на больных. Но если все-таки некоторым везло и детского садика они избегали, то уж школы — никак. А в школе ты сразу становился «многочленом»: ты и октябренок, и староста класса, и футболист, ты и пионер, и звеньевой, и член кружка авиамоделистов и т. д. И, что характерно, с возрастом переходишь не только в другое возрастное «членство», то есть был молодой, а стал старичком, но и в иной коллектив. Так вот эта моя книга о различных «членствах», о детстве моем и моих друзьях, и о детстве моих детей. Это рассказы о взрослых гражданах, официально «охваченных членством»: о художниках, поэтах, писателях, кого я знал. А еще о моих земляках, друзьях, а к ним относятся не только люди, но и книги, и картины, и музыка... И о людях, охваченных еще одним членством— «горожане», и еще одним — «советяне», то есть граждане бывшего СССР. Короче говоря, можно бы назвать книгу «Что я видел», но такая книга Бориса Житкова уже есть. Любимая книга моего детства.

Я благодарен нынешнему времени за то, что могу писать, не оглядываясь на всесильный когда-то, а ныне не существующий ГОРЛИТ — коммунистическую цензуру; о нем тоже расскажу пару анекдотов, свидетелем «умиленным» или даже участником некоторых мне быть припало... Не уламывая пугливых, как «трепетные серны», редактрис, чтобы спасти «дорогую строчку», а ей, видите ли, она кажется «опасной» ...

Теперь, отодвинувшись на некоторую толщу и собственной фигуры, и лет, я смотрю в совсем, казалось бы, недавнее прошлое, но дураки мне, как и прежде, кажутся смешными, какую бы должность они ни занимали, а высокопарные и торжественные слова — шелухой. Время удивительно отобрало из «россыпей дней и событий» очень немного. Больше всего запомнились случаи смешные! Наверно, это одно из самых замечательных свойств человека — из чувства самосохранения страшное превращать в смешное, а о печальном рассказывать весело. Как там у классика: « Человечество, смеясь, расстается со своим прошлым!» Я смеюсь, расставаясь со своим детством и молодостью, и даже с годами зрелости. Мне смешно... До слез...

Я, правда, и не расставаясь, всегда старался смеяться. Прежде всего над собой! Потому, может быть, во многих передрягах уцелел. Недаром же Чарли Чаплин считал, что день, прожитый без смеха, потерян. Смех — самая большая защита в нашей, в общем-то, не очень располагающей к веселью жизни.

И еще я заметил, что человек веселый быстрее посочувствует и поможет попавшему в беду, чем человек мрачный! Смех — человечен.

Будут в этой книге и серьезные, и даже страшные истории, но это же все-таки мемуары, хотя и в виде, в некотором роде, лапши, какую мне нравится вешать людям на уши! Так они выглядят много симпатичнее.

А громче и веселее всего смеются мужчины в тяжелых больничных палатах. Смеются и выздоравливают. Известно ведь, что солдату пять минут смеха заменяют двадцать граммов масла!

В раннем детстве под его звуки я просыпался. Гимн пели солдаты военного городка, где стоял наш дом. В любую погоду, утром и вечером. Тысяча мужских голосов:

Конечно, я не знал тогда, что автор слов — отец «Дяди Степы» — Сергей Владимирович Михалков. Вообще для меня эти совершенно непонятные слова и эта музыка были чем-то космически вселенским и неотвратимо пугающим. Теперь я понимаю почему.