Борис Алмазов - Охваченные членством

— Да счас-то на что ему такую муку терпеть! Кто его знаить, что его ждеть! А вы ему всю детству изгадите ненавистью этой! Это ж сестра его! Ему и ближе-то никого нет, а он ее ненавидит! А ну как ее спицей не то ножницами пырнеть!

— Да бог с тобой! Ты что, дед!

— Вот те и дед! Он же дурачок еще совсем! И ты за ним не соследишь! Вот мечтает ее в форточку выкинуть, а и выкинет! Ума-то ведь еще совсем нет!

Вероятно, доводы деда и его горячность на Люсю произвели впечатление, и она нам не мешала, только ворчала себе под нос слова осуждения. Но дед на нее только руками махал:

— Иди-иди к свому месту! И не путайся тута! Сказано тебе — сейчас упустим, апосля не наверстаем!

Люся-младшая притащила книгу доктора Спока, ища в ней ответа. На что два Николая в один голос сказали:

— На хрена нам доктор Спок? Он кто? Американец? Ну, вот пущай своих и учит! Что им смерть, то нам на пользу! Чему они нас научить-то смогут? Эдак и мы кого хочешь научим! Чужого-то! Вот хоть бы и американца! А у нас-то — свой, не в дровах, небось, найденный! Уж мы как-нибудь с ним сами, по своему разумению, по домашности. А у них вон не то в пробирке скоро детей выводить станут! На хрена нам этот Спок? Мы уж и в церкви спрашивали, что нам делать! Уж коли батюшка не знаить, а американец вон какой-то знаить!

В воскресенье сходили в церковь. Причастили Ромку. После праздничного обеда выгнали женщин на улицу с дитем гулять, а Ромку оставили за столом.

— Роман Николаич, — сказал дед, — вот что-то у нас дома мы не поздорову живем!

Ромка, по обычаю последнего времени, набычился.

— Нам это в страх и укоризну! Ведь весь дом на тебе. Нас-то, почитай, по полгода нету! Ты — хозяин, тебе решать! Через чего у нас такое настроение пошло, что и голосу твово не слыхать... И песни теперь не играешь, и не приплясываешь...

— Давайте Ольгу на помойку выбросим! — все так же, не поднимая головы и глядя в стол, пробурчал Ромка.

— Да она собака, что ль, на помойку-то ее... — не выдержал Коля-младший.

— Тогда в Дом малютки сдадим...

— А где ж ты про него слыхал? — ахнул дед.

— Да вон у нас, на Варшавской! И вывеска есть! Гуляют они тама...

У меня сердце заколотилось в голове. А дед Коля, несколько побледнев, рубанул:

— Ну, в Дом малютки, так в Дом малютки... Только сам понесешь!

Люся в ужасе всплеснула руками:

— Ай, не заигралися ли вы, казаки? Это ж надо такую дурь придумать! — но мужчинам возражать не стала, знала, что мы поступим так, как дед решит.

Коля-младший только в потылицу лез в задумчивости. Люся-маленькая плакала, но отца ослушаться не смела. А дед Коля стоял насмерть:

— Только такой крайней мерой! Только такой... — а за сердце хватался и в церковь каждый день ходил.

Выбрали самый поганый темный дождливый вечер. Оделись во все черное, словно на похороны. Собрали все детские рожки и пеленки в пресловутую наволочку. Ольгу — в коляску, Ромке — наволочку на плечо:

— Вези, сдавай родную сестру в инкубатор...

К нашему ужасу — повез! И принял поначалу, со старта, довольно резво. Так и шли, под проливным дождем без зонтиков: Ромка с коляской и наволочкой, мы — трое в ряд, а за нами — две Люси в полуобморочном состоянии. Люся-старшая все порывалась «прекратить комедию», но дед на нее так зыркнул, что она, поскуливая, отстала. Зыркнуть-то зыркнул, а валидол сосал!

— Крестнай! — сказал Ромка, не оборачиваясь. — Чего ты там бормочешь?

— Молюсь! Чай, ведь навек сестру-то сдаешь... Назад ее не отдадуть!

— Как, не отдадуть?

— Никак! Ей в Доме малютки даже имя поменяют. Все. Не увидишь ее боле никогда!

— Ну, и хорошо...

Люся чуть не заголосила.

Но шаги замедлились. И чем ближе подходили мы к воротам и глухому забору Дома малютки, тем медленнее шел насквозь мокрый Ромка. Наконец совсем остановился.

— Чего это? — спросил он меня, прислушиваясь.

— Это детишки в Доме малютки орут.

— Через чего ж они орут-то?

— Видать, жизня у них в инкубаторе-то дюжа сладкая! — сказал Коля-младший.— Может, исть хотят, може, мокрые лежат, а няньки кофей-какао хлещут... А кому эти детишки нужные? У них, небось, братьев нету, заступиться некому...

Ромка долго слушал детский плач, доносившийся из-за забора. Наконец решительно повернул коляску обратно:

— Ладно! Завтра принесем!

Дома я его как ни в чем не бывало мыл в горячей ванне. Ромка молчал. А когда намытый вышел в детскую, то стал против Ольгиной кровати и уставился на нее. А та заулыбалась беззубым ртом, замахала ручонками.