Сергей Доренко - 2008

Путина, Сечина и Козака перевели в один из передовых джипов охраны. Пока переходили между машинами, женщина в красных «жигулях» с двумя коврами и креслом на крыше вдруг стала аплодировать, с восторгом глядя на Путина. Ее поддержали и другие пассажиры переполненной машины. Из других машин люди глядели на Путина и улыбались изо всех сил. Показывали друг другу.

– Любят вас люди. Готовы сплотиться под вашим руководством в трудное время, – произнес приверженный банальностям Сечин с некоторой торжественностью.

– Нет, они меня просто по телевизору видели. Думают, прикольно, как они выражаются, встретить парня из телевизора, да еще и самого главного телепарня вдобавок. Это, Игорь, у них называется «круто». Круто, скажите, круто?

– Вы лично как считаете, прикольно? – Путин резко обратился к крупному мужчине, улыбавшемуся золотым зубом из окна «мерседеса».

– Круто, очень круто, – обнаружил мужчина всю глубину и богатейшую гамму своих чувств и улыбнулся еще шире, обнаружив и другие золотые зубы.

– А чего больше? Больше «круто» или больше «прикольно»?

– Круто, – повторил мужчина в умилении, и это был не ответ на президентский вопрос, а общее описание ситуации.

Сечин обиделся. Козак посмотрел на президента озабоченно. Доктор Сапелко из машины охраны – встревоженно. Ему мимика слишком активная и возбужденность путинская показались симптоматичными. Он нашарил таблетки и стал вспоминать, когда в последний раз скармливал пациенту его дозу.

Джипы поехали с горем пополам. Автобус объехал поверженный лимузин, и колонна опять стала протискиваться сквозь уличную неправдоподобность. Про Понькина никто Путину не сказал. Везет же засранцу майору, ей богу! Ведь его могли расколошматить в фарш только что, а перед этим могли его ликвидировать как мнимого предателя за поездку в Лондон. А так – всего ничего – он лишился чужих четырех миллионов, принадлежавших десять минут назад чеченским владельцам одного из московских казино. И он должен им теперь. Или как там у них по понятиям? Ну, машину еще расколотил. Понькин с Умаром недолго совещались – разошлись сильно взвинченными. Умар пошел пешком в сторону центра, Понькин спустился в метро. Перед входом выбросил в урну сим-карту своего мобильного. И вставил немедленно другую. Прятаться ему теперь надо.

Когда президентский кортеж проезжал мимо Кремля, Путин очень зайти хотел. Увидеть снова особенное это место – Кремль. Он каждый раз, входя в Кремль, испытывал подъем и волнение. Искал глазами в лицах охранников и часовых признания. Признания своего президентского статуса. Это от провинциальности? От детскости? От заниженной самооценки? Он, в начале особенно своей президентской карьеры, проходя по коридору, трогал правой рукой удостоверение личности в нагрудном кармане пиджака. Чудилось – подойдут, спросят: «Вы кто? Что здесь делаете? Документы предъявите!» Как докажешь, что президент? Никто ни разу не спросил удостоверения. Ровно наоборот, все выказывали уважение, и он опирался на их одобрение, на их символы преклонения и искал эти символы. Ему каждые несколько минут нужны были эти простые бытовые подтверждения – сертификаты его высокого положения. А вот если бы он входил бы однажды в Кремль, а первый же встреченный им человек сказал бы: «Вовка, родной, здорово, какими судьбами здесь, как тебя занесло? Как в Питере погода?» – Путин как бы поступил в этом случае? Старому знакомому удостовереньице президента в нос сунул? Нет, разумеется. Это нарушает жанр приятельских отношений, жанровые нарушения путинскую чуткую натуру больно ранили. А что же тогда? А толпа бы вокруг вдруг образовалась. И чиновники вокруг, угодливо обращаясь к школьному путинскому приятелю, спрашивали бы: «Это ваш школьный товарищ, Петр Петрович, да? Вы нам рассказывали. Володя из Петербурга, это он, да?» Вы бы как поступили в таком необычном случае на месте Путина? Впрочем, что нам до вас? А Путин бы подыграл. Рассказал бы о погоде в Питере, рассказал бы о том, что встречал старых школьных друзей и что все они очень Петра Петровича вспоминают, и что пеняют ему – редко он стал заезжать в родной город. Путин подыграл бы из деликатности. Не деликатности даже, а из потребности следовать, но не вести. Когда уже у Боровицких ворот были, Путин сказал, что не надо в Кремль. Не надо. Потом. Как-нибудь. В другой раз. А что там делать? Путин внутренне опасался, что этот его визит будет слишком непредсказуемым. Кого он встретит в коридорах? А вдруг там люди бегут, на бегу крадут друг у друга документы, жгут, рвут, уничтожают? Путину тогда что делать? Остановить? А если не послушаются? Это же будет потеря лица? Лучше не надо.