Альберто Васкес-Фигероа - Игуана

Пока они плыли вдоль острова, совсем близко к берегу, за час до темноты, и капитан вот-вот должен был отдать команду зарифлять паруса и отдать якорь, Малышка Кармен, опираясь локтями на край борта, стоя рядом с Охедой, показала на укромный пляж с белым песком и произнесла:

— Мне хочется искупаться на этом пляже и чтобы ты занялся со мной любовью при свете костра.

Игуана Оберлус заметил приближение шхуны, упрятал своих людей в пещере, взял оружие и из зарослей кактусов стал наблюдать, как матросы спустили на воду шлюпку, потом в нее спрыгнули мужчина и женщина, и лодка медленно подплыла к берегу.

Он прокрался за чужаками, чуть ли не ползком, уподобившись тигру, выслеживающему добычу, до крохотного песчаного пляжа; там женщина не спеша аккуратно сняла с себя одежду — тем временем сумерки сгущались — и вошла в чистую теплую воду.

Мужчина же сначала разжег из сухих веток огромный костер, расстелил на песке одеяло, затем тоже разделся, чтобы окунуться в воду, всего на несколько минут, и наконец стал ждать, в наступившей ночи, когда женщина к нему вернется.

С мокрыми черными волосами, закинутыми за спину, влажной медной кожей, отражающей языки пламени, и огромными темными глазами, блестевшими от желания, Малышка Кармен в это мгновение показалась и Диего Охеде, и человеку, не сводившему с нее взгляда из темноты, самым чудесным и невероятным видением, какое только можно себе представить.

Она легла на одеяло, повернула голову и улыбнулась Диего Охеде, который, дрожа, начал ее ласкать, несомненно восхищенный тем, что это почти божественное создание будет принадлежать ему.

Он склонился над ней и стал ее целовать — нежно и настойчиво, робко и страстно одновременно, и когда она с любовью ответила, он порывисто, но в то же время со всей деликатностью, на какую чувствовал себя способным, вошел в нее.

Как только он прильнул к женщине всем телом, чья-то костлявая и властная рука, почти когтистая лапа, вцепилась ему в плечо и отбросила его назад. Он едва успел разглядеть дьявольский лик чудовища, явившегося из преисподней, как длинный наточенный тесак вонзился ему в живот, пронзая насквозь.

Диего Охеда с предсмертным хрипом согнулся пополам; Малышка Кармен, удивленная тем, что он вышел из нее, открыла глаза и обнаружила, что он истекает кровью и умирает, — и тут же увидела жуткую физиономию убийцы.

Она хотела было крикнуть, но не издала ни звука, так как потеряла сознание.

Игуана Оберлус отодвинул раненого мужчину в сторону, освободился от своих грязных штанов и впервые в жизни проник в женщину, овладев ею с неистовостью безумца, подле человека, который не сводил с него взгляда, пока его покидала жизнь.

Это была длинная, очень длинная ночь. Возможно, самая длинная в истории островов; ночь, когда умер один мужчина, а другой, не ведая усталости, насиловал беззащитную женщину, которая каждый раз, приходя в себя, вновь от ужаса теряла сознание.

Оставалось всего полчаса до рассвета, когда Оберлус поднялся, крепко связал руки своей новой жертве и ловко вскарабкался на вершину утеса, где под открытым небом у него стояли пушки.

Зарядил их, разместил под рукой запас ядер и спокойно дождался первых лучей рассвета.

Команда и пассажиры еще спали, когда у них над головами просвистело первое ядро. Второе вонзилось в правый борт шхуны совсем близко к носовой части, а третье и четвертое разрушили до основания легкое судно.

Индейцы, жители Анд, не умели плавать и утонули вместе с кораблем; двое матросов, напрягая все силы, попытались добраться до берега, однако Оберлус продолжал обстрел до тех пор, пока не разнес их в клочья на середине пути.

Через пятнадцать минут на небольшом острове вновь воцарилась тишина, и тысячи морских птиц начали, трепеща, возвращаться на свои гнезда.

Когда Малышка Кармен проснулась, уже после полудня, она обнаружила, что лежит на грубой постели — полностью обнаженная и привязанная длинной цепью к крюку, вбитому в стену, — посреди просторной пещеры, освещенной рассеянным светом.

Ей понадобилось много времени, чтобы осознать, что все происходит наяву, и в памяти стали постепенно всплывать, вместе с ощущением ужаса, вперемешку со снами, сцены, которые она, должно быть, пережила прошлой ночью. Это напоминало безумный калейдоскоп, когда перед ее внутренним взором вдруг возникало то тоскливое, посеревшее лицо Диего Охеды в тот момент, когда он упал, пронзенный тесаком, то зверская, нечеловеческая, жуткая физиономия странного создания, чуть ли не дьявола, по крайней мере порождения кромешной тьмы.