Владимир Вертлиб - Остановки в пути

И вдруг кабина вздрагивает. Негромко взвыв, лифт останавливается. Кругом тишина, темнота, мы застряли.

— Боже мой, я совсем забыла, они же по вечерам лифт отключают!

Тут я уткнулся в мамины колени и зарыдал: а вдруг мы теперь в полной темноте здесь до утра просидим? А я так устал и есть хочу…

— Только без паники, — успокаивает мама, прижимая меня к себе, — нас отсюда скоро вызволят!

— Эй! Эй! Есть наверху кто-нибудь? — взывает она.

— На помощь! На помощь! — ору я. Проходит бесконечно долгая минута. Наконец кабина снова приходит в движение. Свет в холле ослепляет меня, несколько мгновений я совсем ничего не вижу, а потом на меня наплывают два лица: взбешенное — главной уборщицы, и усмехающееся — портье.

— Уж я позабочусь, чтобы вас уволили, не сомневайтесь! — вопит главная уборщица, в виде исключения на совершенно правильном немецком, а портье с улыбкой пытается ее утихомирить:

— Да ладно вам, ничего страшного…

Маму не увольняют, вскоре она уходит по собственному желанию. Она получает место в статистическом отделе крупной фирмы по производству электроники. А в конце июня освобождается место в группе продленного дня.

Нидерланды — совершенно свободная страна, втолковывала мне мама. Даже проститутки по вечерам сидят себе за витринными стеклами в тепле, ни дать ни взять манекены, а не бродят по улицам в коротких юбках и не мерзнут.

В свои девять слово «проститутка» я, само собой, слышал, но всегда думал, что это ругательство, ну, вроде мерзкого чудовища, страшилища из сказок. А тут женщины, сидят себе, иногда мне улыбаются или подмигивают, если замечают, что я на них смотрю, — ничего противного…

— Проститутка, — пояснила мне мама, — это женщина, которая отдается мужчинам. За деньги. Мужчина платит, и немало, чтобы провести с проституткой ночь в постели.

— А за что он должен платить? — удивленно спрашиваю я.

— Ну, как же, — без тени смущения просвещает меня мама, — они обнимаются. Ласкаются.

Когда я по ночам замерзал, то забирался к родителям в постель и прижимался к маме. Но почему за это нужно деньги платить? Да, странные какие-то эти взрослые…

В этом городе мне нравились не только симпатичные женщины, которые по вечерам сидели у окон, водрузив бюст на подоконник, но и вода, бесчисленные каналы, на которых многие люди жили в домиках-лодках, даже с электричеством. А еще я радовался узким островерхим домам, смотревшимся в каналы, разноцветным, со смешным брусом наверху для подъема с барж всяких грузов.

Мы с родителями каждый день гуляли вдоль каналов, по Принсенграхт и Кейзерграхт, на Рембрандтсплейн и площади Дам, а потом опять по извилистым узким улочкам, по маленьким мостикам, по кварталу красных фонарей, мимо симпатичных женщин и далеко не столь симпатичных мужчин, на вокзал, потом обратно той же дорогой, пешком, из центра по широкой, забитой машинами улице в наш крошечный пансион. С конца июня по середину октября семьдесят пятого года мы день за днем обходили город, и к концу этого срока я знал почти все улицы, все примечательные здания, все номера трамваев и автобусов.

Вот только людей не знал.

Я смотрел, как они идут на работу или с работы, сидят в ресторанчиках или кофейнях, читают газеты на скамейках в скверах, смотрел, как они что-то обсуждают, смеются, смотрел, как дети с ранцами за спиной выходят из школы. Но о чем они говорят, я не понимал, знал только несколько выражений — «Данк у», «алстублифт», «ик вехряйп у нит», [10] Спасибо. Пожалуйста. Я вас не понимаю (нид.) . — важная фраза, ее не мешало запомнить на всякий случай.

Амстердам был небольшим лабиринтом из камня и воды. Слоняясь по улицам, мы пытались убить время. Но время, казалось, замерло. Сначала мы ждали, что голландские власти дадут родителям разрешение на работу, потом — вид на жительство, потом — новозеландскую визу, потом — шведскую, потом — французскую, потом — норвежскую. Десять раз прошли до вокзала и десять раз вернулись, и тут пришел первый отказ. Еще через две прогулки — второй, еще через семь — третий, и началось…

— Твой отец живет ожиданием будущего, — говорила мама. — Вроде как море хочет вычерпать или собственную тень поймать…

Но я и не пытался понять, о чем это она…

О существовании города Амстердама и страны Голландии я узнал только на Западном вокзале в Вене. Сначала родители объявили мне, что мы едем в Париж, а оттуда — в отпуск на южное побережье Франции. Помню, как незадолго до отъезда я ночами лежал в постели, прислушиваясь к тому, что вполголоса обсуждают родители. Судя по тону, говорили они о чем-то поважнее отпуска. А потом я заметил, что родители упаковывают больше вещей, чем требуется для обычных каникул. Ну зачем брать с собой семейный фотоальбом, почти все книги, мамины серебряные столовые приборы и украшения, которые ей подарили еще в Союзе? Когда я спросил маму об этом, она не сразу нашлась, что ответить, сердито посмотрела на меня и наконец сказала: