Владимир Вертлиб - Остановки в пути

— Булька? — произнесла она как-то в разговоре с моей мамой и поморщилась. — Да что вы, милочка, какой бы он ни был, нельзя же так с пожилым человеком… Ну, нельзя же так, будто собаку кличут. Вот разве что он вас сам убедил, что он собака. Он кого хочешь в чем хочешь убедит. Послушайтесь моего совета, держитесь от него подальше. Он ведь совсем мешугге. [3] От meschugge (идиш) — безумный, сумасшедший. Знаете, что такое диббук? [4] Диббук (иврит) — в еврейском фольклоре — злой дух, демон, пытающийся завладеть телом смертного и подчинить себе его душу. Ах, знаете… Ну, значит, понимаете, что я имею в виду.

— А вчера только говорила, мол, Булат Иосифович — единственный нормальный человек во всем доме, остальным и доверять нельзя, — вставил господин Фридман.

— Да ну тебя, старик, — добродушно отмахнулась госпожа Фридман. — Ты-то что понимаешь, где тебе… А может, тебе бульончику сварить?

— Да отстань ты со своим бульоном!

— Знаете, на меня он, несмотря на весь свой напускной цинизм, производит впечатление человека бодрого и оптимистичного, — тихо сказала мама.

— Вот именно, именно! — воскликнула мадам Фридман. — Ну, разве я не говорила, совсем мешугге!

Так вот они судили, рядили, без конца спорили, размышляли, говорили — так надо, нет — эдак, а потом забрасывали все планы. Смысл этих речей я осознал только потом, если вообще можно говорить об их смысле.

Разве мой отец не идеализировал Израиль и не верил, что это лучший, достойный мир, где нет ни бюрократизма, ни взяточничества? На эту страну он возлагал большие надежды и поэтому не прощал ей ошибок.

Отец Виктора был куда прагматичнее. Он родился в Молдавии, до пятнадцати лет жил в капиталистической Румынии и потому не тешил себя иллюзиями относительно жизни на Западе. «Израиль похож на еврейское местечко, только побольше», — провозглашал он. Само собой, Израиль не был похож на еврейское местечко, только побольше. Но дело было не в этом.

Маме Виктора больше всех доставалось. Она не хотела уезжать из Советского Союза, но в конце концов сдалась на уговоры мужа. Она шла на все, лишь бы сохранить семью. Этому железному закону она подчинила всю свою жизнь. Ей оставалось утешаться обустройством быта и повседневными мелочами.

Я сижу на кровати и смотрю, как мама Виктора пересчитывает какие-то вещички и укладывает их в чемоданы.

— Блузку тете Оле, юбку Маше, подруге моей, — поясняет она моей маме. — Семь пар джинсов: Игорю — Машиному сыну, Косте — моему племяннику. Пять пар загоним спекулянтам, хоть какие-то деньги. Или у колхозников на продукты обменяем.

— Хорошо, а через границу-то как это все перевезете? — спрашивает мама.

— Надо же, а я и не подумала, — удивляется мама Виктора. — Придется еще две пары купить таможеннику. Кстати, а как, по-вашему, что из бытовой техники покупать?

— Ну, может быть, пару приемников портативных, — предлагает мама, — и, само собой, кассетный магнитофон с кассетами. Это же дефицит, на вес золота.

Наши отцы на такие мелочи не размениваются. И мы, дети, тоже знаем, что с отцами о многом можно поговорить, но ни с какими глупыми просьбами к ним приставать нельзя — ну, например, нельзя просить, чтобы они нас накормили. У отцов есть дела поважнее, они принимают решения, обсуждают принципиальные вопросы, например, будущее России или внутреннюю политику Израиля. Когда мама Виктора что-нибудь говорила, все всегда внимательно слушали. Потом высказывался отец Виктора. «Как справедливо полагает моя жена…» — неизменно начинал он и утверждал совершенно противоположное или вообще переводил разговор на другую тему. Если он с ней соглашался, то чаще всего произносил: «Вот-вот, именно это я хотел сказать, как ты это удачно сформулировала…»

Мой отец, со своей непосредственностью и импульсивностью, часто перебивал маму: «Ну да, опять ты за свое, чисто женская логика. Все о какой-то ерунде, о мелочах, а о главном и не думаешь». Мама ему не перечила, только вздыхала, пожимала плечами и негромко произносила: «Ну да, может быть, ты и прав». Но иногда отвечала резко, бросала отцу какие-то упреки, которых я не понимал. В таких случаях маму защищал отец Виктора. Он вел себя как настоящий джентльмен. Впрочем, потом он чаще всего признавал, что прав был мой отец.

«Какой он умный», — думал я об отце. У него на все готов ответ, он все знает. А мама нет. Так уж получилось. Иначе и быть не может. Сомневаться в этом я стал, только когда вырос.

Мама Виктора считала, что он умный и одаренный. Его отец считал, что должен сделать все, чтобы у сына было счастливое детство и чтобы он смог наилучшим образом развить свои способности в благоприятном окружении. Я завидовал, когда его наперебой хвалили: мол, и читает бегло, и пишет без ошибок, и задачки как орешки щелкает.