Ильза Айхингер: Великая надежда

Офицеры беспокойно совещались. Огонь колыхался, сплетал и расплетал их тени и втягивал Эллен в пространство между ними.

Что тебе здесь надо?

Эллен дрожала от холода. Она увидела каравай хлеба, перестала вырываться и сказала: «Я голодная». Чужие солдаты не очень-то понимали чужой язык, но это слово они знали. Они предложили ей сесть. Один из них отрезал кусок хлеба. Другой что-то крикнул ей, но она не поняла.

— Она ослабела, — сказал тот, который ее нашел, — дайте ей выпить!

— У нее есть при себе документы?

— Дайте ей выпить, — повторил другой. — Она ослабела.

Они дали ей вина. Пустые бутылки швырнули в пруд.

Вода брызнула серебром и вновь сомкнулась.

— У нее при себе ничего нет, — сказал солдат.

Через несколько минут кровь ударила Эллен в голову. Она выпрямилась и крикнула:

— Вы видели мир?

Тот, другой, засмеялся и перевел вопрос. Солдаты удивленно замолчали и вдруг покатились со смеху. Один из офицеров с удивлением глянул на нее в упор. Но никто ей не ответил.

Эллен начала плакать. Земля опять слегка содрогнулась от взрыва.

— Вы видели мир? — крикнула она.

— Предполагалось, что мир — это мы и есть, каждый из нас! Погоди же, вот я умою лицо в пруду! — Мрачно и тревожно билась в берег вода.

— Хочу к бабушке, — сказала Эллен, — моя бабушка лежит на дальнем кладбище. Пожалуйста, пусть кто-нибудь из вас меня туда проводит. — Она заплакала еще громче. Тучи порохового дыма наползли с севера и заволокли луну.

Со стороны реки нарастали орудийные раскаты.

— Может, вы хотя бы видели Георга, — безнадежно прошептала она, — Герберта, Ханну и Рут?

Тот, другой, больше не переводил.

— Успокойся! — сказал он.

— Она ломает комедию! — Солдаты угрожающе приподнялись. — Кто ее знает, зачем она здесь оказалась?

Один из офицеров вскочил на ноги и обошел костер.

— Они говорят, ты ломаешь комедию, понимаешь? Говорят, что тебя надо задержать! — Он говорил на ломаном языке, твердо выговаривая все звуки.

Над садом низко пролетели тяжелые штурмовики.

— Хочу к мостам! — сказала Эллен.

— Ты же сейчас говорила, что хочешь на кладбище?

— Домой, — сказала Эллен, — а это все по дороге.

— Где твой дом?

— На острове.

— А на острове идет бой. Понимаешь ты это?

— Да, — сказала Эллен, — это я понимаю.

Она опасливо наблюдала за солдатами. Как вздох, возносился ствол пушки в холодное небо.

— Этот город осажден, — сказал офицер, сам хорошенько не понимая, зачем он так долго препирается и объясняет то, чего не следует объяснять. Сквозь костер доносились сердитые возгласы. — Этот город осажден, — повторил он, — сейчас ночь. Кто не должен участвовать в сражении, остается в подвале… Разве ты не знаешь, как здесь опасно?

Эллен встряхнула головой.

Он бросил остальным несколько слов, это прозвучало умиротворяюще.

— Что вы сказали?

Но он не ответил. Третий разрыв оказался мощнее всех предыдущих. Должно быть, рвануло где-то совсем близко, на одной из примыкающих улиц, которые вели к мостам. Равнодушный костер грозил потухнуть, над прудом рассыпались искры. На этот раз солдаты не стали больше набирать воду в котелок, они лишь коротко посовещались. Офицер опять обратился к Эллен.

— Мне нужно к мостам, ты покажешь мне дорогу. Может, я смогу отвести тебя домой. Пошли, — сказал он нетерпеливо, — пошли сейчас же. Мы и так с тобой потеряли достаточно времени.

Он шел большими шагами. Эллен молча бежала рядом. Пруд остался позади. Далекие и высокомерные, залитые лунным светом, высились башни в центре города. Недалеко от могил он остановился и вроде бы задумался. Потом побежал вперед, ни о чем больше ее не спрашивая. Когда она стала отставать, он крикнул что-то на своем языке и взял ее за руку.

— Теперь нам обоим надо к мостам! — засмеялась Эллен. Он не ответил. Обоим надо к мостам! Эхо отразилось от стен. Через две горы развалин была перекинута доска, она шаталась.

— Держись, — сказал офицер. Эллен вцепилась в его широкий ремень.

Бой, который гремел за несколько улиц от них, казалось, шел на убыль.

— Идет на убыль! — засмеялся он. — Идет на убыль!

Ночь была очень светлая.

Руины торчали ввысь, как вырезанные из бумаги. Острее и сосредоточеннее, чем днем, населенные бесплотными жильцами. Теми, кто смирился с непостижимым, освободился от обывательского вопроса: «Ну почему именно я?» И чернота, зиявшая из обгорелых дыр, была не черней, чем в комнате, где спят люди. На уцелевших домах виднелись маленькие круглые следы от пуль. В лунном свете это напоминало новый орнамент, словно таков был архитектурный стиль наступавших.