Марианна Грубер: В Замок

«— Что я говорила? Очнулся все-таки», — говорит Хозяйка, заметив, что К. открыл глаза. — «Пустое, значит, болтали. — И кинула укоризненный взгляд на стоявших поодаль людей».

К. освобождают от его панциря — намек на «Превращение» Кафки — его моют, приносят ему одежду, которая нашлась на чердаке и оказалась его одеждой. Его обмыли и обрядили в новое, как покойника, перед тем как проводить в последний путь. И опять все глазеют на него, как на диковинную зверушку. В гневе К. осаживает хозяйку постоялого двора и требует, чтобы она позвонила в Замок и сообщила, что сейчас туда явится К.

На ее насмешливый вопрос, кто он такой, что позволяет себе подобные требования, К. отвечает так, будто он только что прибыл в Деревню: «Я Йозеф К.».

«— Как же, знаем: землемер, — ответила она. — Это всем известно.

— Я не землемер, — возразил К. — просто Йозеф К.

Хозяйка разозлилась.

— Ну, это уж ни в какие ворота! — воскликнула она возмущенно. И продолжала, обернувшись к стоявшим вокруг деревенским: — Уж, конечно, сразу можно было догадаться, что с этим человеком что-то не так, нет, еще того хуже: что он подлый, изолгавшийся бродяга, обманщик. Но в Замке его все-таки назвали землемером, хотя и не признали таковым. Раз такое дело, выходит, он тот самый землемер и есть. — И, с угрожающим видом снова повернувшись к К., махнула рукой в сторону тех двоих, похожих как две капли воды: А с ними, что с ними-то теперь будет? Ведь это ваши старые помощники, Артур и Иеремия. Уж, наверное, вы не забыли, как их зовут, помните, поди, и то, как обошлись с ними!

— Я этих двоих не знаю, — сказал К.

В дальнейшем выясняется, что К. вообще никого не узнает, ни Фриду, ни Варнаву и его сестер, ни Учителя, ни хозяев постоялого двора и гостиницы. Потерявший память человек, он нарушает привычный порядок жизни в Деревне, которая, чтобы этот привычный порядок восстановить, а также выполяя распоряжение Замка, последовательно проводит К. по всем местам, где он бывал раньше. Но К. все равно ничего не может или не хочет вспомнить. Он выступает как свой собственный двойник. Он равнодушно позволяет деревенским водить себя повсюду, где им заблагорассудится, его интересуют исключительно события, произошедшие между моментом, которым помечена последняя запись в Протоколе, присланном Замком, — то есть в тексте романа Кафки, — и моментом пробуждения, то есть началом нового текста. Поиски жизни, о которой умалчивают, заканчиваются вопросом, почему все они, все, когда-то жившие у себя дома, теперь уже нигде не имеют родного дома [13] «— Не надо меня бояться, — сказал он. — Дело не во мне. Если я расспрашиваю, каким я остался в ваших воспоминаниях, то делается это по воле Замка, я хожу по Деревне и расспрашиваю людей в соответствии с его желанием, раз мне дана такая возможность — расспрашивать других об их воспоминаниях. Когда-то у всех нас было то, что зовется родным домом. Теперь его нет. Когда и, главное, почему мы его лишились?» .

В конце концов, это он знает, — он направится в Замок, войдет в лабиринт [14] Читатели «Замка» и впрямь блуждают по тексту, словно в лабиринте. , и дорогу туда он знал с самого начала. Он должен идти туда. И эта внутренняя потребность опирается на отвергнутый Кафкой вариант начала его романа: «...поскольку это все, что у меня есть, я хочу сказать, моя задача, я подавляю все, что может помешать мне в ее выполнении» [15] Franz Kafka. Variante des Beginns. S. 302. .

Эта задача, как уже говорилось, никак конкретно не обозначена в черновых вариантах романа Кафки. В глубине своего одиночества К. и не может как-то ее назвать. Он не может сказать, какая сила гонит его вперед, и он понимает, что любые аргументы окажутся ложными. Он гость без права на гостеприимство в собственном смысле этого слова [16] «Взгляд К. терялся в сумраке. Там, во тьме, была глубина, предвестница окончательной потерянности, от которой его отделяло все меньшее расстояние. Эти люди были здесь у себя дома. И в сумраке они, наверное, чувствовали себя уверенно и спокойно, они в безопасности благодаря чему-то, что, оставаясь незримым, говорило каждому из них: знай, я здесь, и если ты готов принять боль, ты меня найдешь. А он был посторонним». . Когда он выходит на сцену, он уже давно подошел к своему концу, и, следовательно, у него уже нет надежды. Ведь надежда принадлежала бы будущему, а К. намерен со всем покончить. Все, чего он хочет, — это, кроме смерти, получить отчет. Он, современный Иов, видит, как прекрасно Творение, но видит и то, что люди на земле тяжко страдают. И за это он упрямо и строптиво требует ответа, настаивая на том, что оправдания этому нет. Речь идет не о раскрытии некой тайны, речь, напротив, идет о том, чтобы разоблачить то, что лишь прикидывается тайной, а по своей сути должно быть открыто для всех не как дальняя, но как исполненная, раскрытая цель надежды, если Творение действительно прекрасно и справедливо.