Марианна Грубер - В Замок

— Господину землемеру не нравятся наши шутки, — заметил Артур и зевнул. — Да и нечего ожидать от нас веселья после таких ночей, как в последнее время. Сперва сидели без сна до самого рассвета, потому что надо было ждать, пока не уйдут последние посетители, вторую ночь провели на полу в трактирной зале, а на другой день нас заставили подняться чуть свет, — прислуге, видите ли, надо было подметать и скоблить полы.

— Разве Фриды с вами не было? — спросил К. Болтовня помощников действовала ему на нервы, как, впрочем, любые звуки.

— Конечно, была, — сказал Иеремия. А где же еще, по мнению господина землемера, она должна была ночевать?

— Что ж, вы приятно провели время, — сказал К.

Фрида слушала их, опустив голову.

— Ты не должен так относиться ко мне, — сказала она.

— Правильно. Но если я хочу!

— Ты не должен так гадко обращаться со мной!

— Нет, должен!

Она предприняла еще одну попытку.

— Пожалуйста, прекрати, — сказала она. — Мы не привыкли к таким речам. Может быть, там, где носят шелковые рубашки, как та, что на тебе, люди привыкли к подобному обращению. А у нас это не принято. Не надо огрызаться на каждое приветливое слово.

— Нет, надо, — упрямо возразил К. — Я отлично понимаю, что ни одна собака не обратила бы на меня внимания, если бы меня не считали землемером. И ты тоже не сидела бы сейчас тут, со мной.

— Да что я тебе сделала?

— Ничего, — искренне сказал К. — Да и не важно, сделала или не сделала. Вообще не имеет никакого значения, делает кто-то что-нибудь или нет, не имеет значения и что именно делает. Прошлой ночью мне снилось, что я оказался в Замке, пришел туда, чтобы на словах высказать свои желания. Ну и что? В Замке надо мной посмеялись.

Фрида встрепенулась:

— Сон!

— Сон.

— И поэтому ты так грубо со мной обращаешься? Ты не способен отличить сон от яви?

— Не могу, — сказал К. — Потому что в глубине всякого сна лежит реальность и истина.

Она тряхнула головой:

— А какое желание ты собирался высказать в Замке?

— Я не хочу об этом говорить. Вообще, хватит разговоров, я хочу побыть, наконец, в покое.

— Так ты и сегодня не пойдешь в школу? Ведь люди ждут.

— Какие люди? — заинтересовался К.

— Да деревенские же! Стоят на улице за дверью. Не вошли, чтобы не мешать тебе, остались на улице. Ну чего, чего тебе еще?

К. ответил:

— Ничего.

Однако он поднялся из-за стола, очень устало, очень медленно, — казалось, каждое движение стоит ему огромного труда и крайнего напряжения сил. Его взгляд случайно, — хотя что здесь случайно? — если не все и ничего одновременно, — упал на лицо Фриды, на котором застыло выражение печали, и эта печаль показалась К. такой же безысходной, как и его печаль. Он мягко взял ее за локоть. Не надо принимать всерьез его слова, он говорит то слишком много, то, наоборот, мало, но всегда не к месту. Его опять мучает страшный сон, который часто снился и раньше: во сне он тщетно умолял ответить на его вопросы, но ответ, который он в конце концов все-таки получил во сне, даже теперь, наяву, гнетет его, подобно тяжкому бремени — в ответ раздался ужасный смех, хотя он, конечно, сознает, что его жизнь стала смешной, смысл ее стал низким, и все возвышенное, что было в его жизни, исчезло.

— Ну вот, опять завел какие-то неподобающие речи. Да, впрочем, все, что он говорит, никуда не годится, — хмуро проворчала Хозяйка и взмахнула рукой, отметая любые возражения. — И все, что он делает, недопустимо, все его поступки могут лишь привести других людей к погибели. День, когда он уберется из Деревни, будет поистине благословенным.

Фрида прижала ладони ко рту, как испуганный ребенок — или как делают женщины, привыкшие к тому, что в горе молчат. Она смотрела то на К., то на Хозяйку, и когда К. встал, молча — все молчали — пошла за ним.

На улице появление К. было встречено оживленным гомоном. В толпе деревенских К. краем глаза увидел Кузнеца. Кто-то сказал, Учитель ждет их в школе, Учительница тоже там и тоже ждет. Наверное, К. помнит красивую высокую девушку? — чуть не добавила Фрида, но вовремя спохватилась и уточнила: К. познакомят с Учительницей.

Молчаливой процессией, один за другим, потянулись они по улице в этот поздний утренний час. На всем пути до школы всюду были только солнечный свет и молчание. Небо, словно отделенное преградой из матового стекла, излучало слепящий свет, и казалось, хотело поставить заслон между собой и землей, и К. подумал, что этот яркий свет, которому он раньше всегда так радовался, сегодня не приносит даже слабого утешения. Где-то вдалеке послышался свист и залаяла собака, над башней Замка кружили вороны. При каждом шаге по мокрому месиву снега и земли раздавался чавкающий звук, и никто не произносил ни слова. Серьезные и безрадостные шли люди; наверное, даже в похоронной процессии лица у них более живые. Рождения, свадьбы, похороны, — да, таковы здешние празднества, на которых изливается все жизнелюбие и вся радость этих людей. К. отравил им радость. Остался жив, хотя и непонятно, как же это получилось. Он был жив, и это всем досаждало. Никогда раньше он не осознавал с такой ясностью, что в одном этом уже состоит его вина. Безусловно, он виновен. Но он виновен, потому что этого пожелал Замок.