— Я не хочу мешать твоей работе, — сказала Рита. — Может быть, лучше тебе прийти сегодня вечером ко мне домой?
— Сегодня я не могу, — сказал Гарри.
— А когда ты можешь?
— Я тебе позвоню. Трудно вырваться. Понимаешь…
— Кажется, да, — сказала Рита и, повернувшись, пошла прочь.
— Давно бы так, — пробурчал Гарри.
Его симфония провалилась с треском, явно не вызвав у критиков такого восторга, как работы Гершвина и Димса Тейлора. «Но в конце концов, — рассуждал Гарри, — Гершвин начал раньше меня, а у Тейлора свои люди в газетах, это уж как пить дать».
После концерта Спенсер Дил устроил прием, и там Гарри познакомился с миссис Уоллес Джерард, принимавшей большое участие в молодых композиторах и, как говорили, оказывавшей им немалую помощь. Харт принял приглашение сыграть ей в ее квартире на Парк-авеню, но ошибся, думая, что ей нужны ухаживанья, а не музыка, и его первый визит к ней оказался последним.
Конрад Грин нанял его написать музыку для нового шоу по либретто Гая Болтона. Теперь Харт не хотел работать даже с Сэмом Роузом, ссылаясь на то, что тексты Сэма безнадежно пролетарские. Грин сказал ему, чтобы он сам выбрал кого ему нужно, и Гарри выбрал Спенсера Дила. Плодом их сотрудничества оказались партитура, требовавшая нового размера в начале каждого такта, и набор шестисложных рифмованных строк, понять которые, не говоря уже о том, чтобы спеть их, девушкам-хористкам было бы примерно так же под силу, как понять трактат о биотаксии, написанный Эрнестом Бойдом.
— Ужас! — так, по совету своего музыкального консультанта Фрэнка Турса, оценил их работу Грин.
— Много вы понимаете! — сказал Харт. — Но вообще-то неважно, что вы там думаете. По нашему контракту с вами мы должны написать музыку и текст для этого шоу, и мы это сделали. Не нравится — можете побеседовать с моим адвокатом.
— Ваш адвокат, по всей вероятности, окажется и одним из моих, — ответил Грин. — Во всяком случае, если он практикует в Нью-Йорке. Но все это пустой разговор. Если вы думаете, что можете вынудить меня принять партитуру, в которой, сказал мне Туре, если ее аранжировать, сам Стоковский не сможет прочесть даже партию треугольника, не говоря уже о тексте, который надо начинать с семи вечера, чтобы хор успел кончить пролог до того, как бейсайдцы побегут на поезд в час двадцать, — тогда, Харт, отправляйтесь сейчас домой, потому что в ближайшие сорок лет нам с вами каждый божий день предстоит видеться в зале суда.
Примерно через год после этого разговора наличный капитал Гарри в банке и на руках составлял 214 долларов 60 центов, включая 56 долларов, которые он выручил от продажи нот и пластинок с записью своей симфонии. В воскресных газетах он прочитал, что Отто Гарбах взялся написать либретто для Уиллиса Мервина и этот последний подыскивает композитора, который бы написал музыку. Мервин, продюсер младшего поколения, в прежние времена был дружком Гарри по «Клубу монахов». Туда Харт и отправился. Он разыскал Мервина и сразу взял быка за рога.
— Слишком поздно, — сказал молодой антрепренер. — Сперва я подумал о тебе, но… похоже на то, что ничем, кроме разве оратории, тебя теперь не заинтересуешь. То, что ты писал раньше, подошло бы здорово, но тяжеловесная нудятина, которую ты выдаешь в последнее время, в эту пьесу никак не полезет. Нужно что-нибудь легкое, и я подписал с Дональдсоном и Каном.
— Я мог бы вставить что-нибудь… — заикнулся Гарри.
— Едва ли, — прервал его Мервин. — Не помню такого места в либретто, где нам пригодились бы фуга или реквием.
Направляясь к выходу, Харт увидал Бенни Кейна, своего партнера в прежние годы. Бенни вроде бы хотел встать и поздороваться, но передумал и снова уединился в своем кресле.
«Что-то он не дерет нос, как прежде», — подумал Гарри, и пожалел, что Кейн не проявил большей заинтересованности. «Что мне надо, так это сделать шлягер — он меня вытащит. Слова я, конечно, могу написать и сам, но у Бенни тоже бывали неплохие мыслишки».
Харт заглянул к своим старым издателям, где в давно ушедшие беспечальные дни он был таким же желанным гостем, как пиво на балу кондитеров. В свое время он, следуя совету Спенсера Дила, променял их на фирму, пользовавшуюся лучшей репутацией у эстетов.
— Что происходит, Гарри? — сказал Макс Уайз, один из компаньонов. — Ты совсем пропал, в последнее время о тебе ничего не слышно.
— Может, еще услышите, — ответил Харт. — Что бы вы сказали, если бы я написал новый шлягер?
Читать дальше