Жоржи Амаду - Большая Засада

В тот самый день, когда они встретились на реке, переместившись в гамак в кузнице, чтобы продолжить там предаваться праздности, Эпифания предупредила, вознамерившись занять трон и отдавать приказы:

— Не вздумай сесть мне на шею просто потому, что я влюблена. Мы не муж и жена, и ничто хорошее не длится вечно. Сегодня я здесь, с тобой, в гамаке, а завтра уже в дороге в поисках местечка получше.

— Я не люблю командовать… — ответил Каштор, овладевая ею, — и чтобы мной командовали — тоже.

Она была черной-пречерной негритянкой, нищей — ей и голову приклонить было негде, — но вела себя высокомерно, будто гринго — бело-розовая и богатая. У этой проститутки были манеры уважаемой замужней сеньоры. Она легко злилась и, подобрав юбку, гордо уходила прочь: «Хочешь женщину — найди себе другую, на меня не рассчитывай».

Потом злость проходила, она, раскаиваясь, шла мириться и наверстывать упущенное. Не раз случалось, что она встречала его, когда он шел не один: «Так ты сама мне сказала найти другую».

Она злилась, просто свирепела, чем только не грозила — палками, камнями, страшными заклятиями. Многие проститутки вздыхали по Тисау — ведь он был красивым негром, — но шли на попятный, чтобы не напороться на макумбу и колдовство. Хотя были и такие, кто рисковал, — например, смелая Далила. Телом крепкая — ничто ее не брало: ни змеиный укус, ни оспа, ни козни злой ведьмы, — Далила заявляла, что она дочь Облауайе, духа чумы, Старшего.

Несмотря на кучу препятствий и хитростей, дело того стоило. Стоило посмотреть, как неустрашимая Эпифания идет через пустырь прямо против солнца: Каштор различал синие отблески на теле, черном как смоль, так же как некогда видел переливающееся золото на белоснежной коже сеньоры баронессы. Вот на кого походила Эпифания — на Мадаму. Просто копия — две близняшки.

Сидя за ужином в столовой особняка, знатная дама демонстрировала в вырезе выписанного из Парижа платья редкий цветок, сорванный в саду. Только барон выходил на балкон выкурить сигару, которая так раздражала ее, как бесстыдница подзывала лакея пальчиком и говорила:

— Cʼest à toi, mon amour. [68] Это тебе, любовь моя (фр.). — Груди выпрыгивали из глубокого декольте. — Viens chercher… [69] Подойди возьми (фр.). — томно ворковала баронесса.

Эпифания приходила с лесным цветком в вырезе баиянского халата и наклонялась перед ним, чтобы он взял его и увидел твердые соски.

— Мне понравилось, вот я тебе и принесла. — Голос был хриплый и угасающий.

Одинаково бесстыдные, тщеславные, кокетливые, капризные. Две наглые ведьмы. И обе хотели одного — подчинить его, сбить с него спесь, взнуздать, оседлать и пришпорить.

Летом все было легко и приятно. Веселая, шаловливая, смешливая девчонка; зрелая, страстная, чистая женщина. Везде с ней хорошо — и в постели, и на празднике, и в хороводе коку, и на воскресном обеде, да и просто поболтать неплохо. Где бы она ни появлялась, везде ее хорошо принимали, приветствовали с радостью. С ней простая стирка белья в ручье превращалась в веселье; она знала всякие истории, рассказывала забавные случаи. Ею восхищались и ее боялись. Эпифания стала необходимой. Стала своей.

Ее боялись из-за колдовства, из-за чар. Она гадала на ракушках, знала, что надо сделать, чтобы привязать мужчину к чьей-нибудь юбке и наоборот, чтобы погасить самую сильную страсть, чтобы соединить или разлучить пару, — безошибочные трюки. Так думали и так говорили. И это не хвастовство и не слухи, доказательство было под носом — то, что случилось с Котиньей, Зе Луишем и Меренсией. Это дало повод для пересудов, стало причиной страха и восхищения. Чем еще, кроме колдовства, можно объяснить безрассудство Зе Луиша?

Приехав в Большую Засаду, прежде чем построить собственную хижину — впрочем, появилась она в мгновение ока, меньше чем за полдня работы благодаря многочисленным добровольцам, с радостью помогавшим новенькой, которую Фадул снабдил в кредит циновкой, мылом, иголкой, катушкой льняных ниток и прочими мелочами, — Эпифания нашла приют в лачуге Котиньи, с которой подружилась. В те времена по просьбе маленькой Котиньи она приготовила средство из особых листьев и сердца птицы-намбу, которую подстрелил Тисау, и положила его на дороге, ведущей в гончарную мастерскую. Выстрел оказался метким: простак Зе Луиш втрескался в Котинью, делил с ней постель и стол, начал тратить все, что у него было и чего не было, транжирить кирпичи и черепицу. Они были примерно одного роста — парочка недомерков.