Владимир Орлов - Останкинские истории (сборник)

— Но я уже ни о чем не намерен спрашивать! — хмуро сказал Шеврикука. — Вот ведь глупость какая! Извини, Илларион. И вломление мое к тебе вышло зряшное!

— Может, и не зряшное. Можно и просто посидеть. Время у тебя еще есть. Хотя его и немного. Но посидим. Мы так редко видим и слышим друг друга, будто нас нет вовсе.

— Выходит, так, — сказал Шеврикука.

— Что подать? — спросил Илларион. — Мальвазию с острова Мадейра? Спотыкач? Боярскую полусладкую? Горилку с окаянным перцем? Шотландский напиток, но не на два пальца? Или пиво из солодовен Пафнутия Боровского? Что приличествует нынешнему случаю? И не воспрепятствует пусть и минутному единению натур?

— Весь твой перечень хорош, — сказал Шеврикука. — Все в нем может исключительно приличествовать и ничто не воспрепятствует. Перечень можно и продолжить.

— Потом и продолжишь, — кивнул Илларион. — А пока предлагаю по стопке «Тамбовской губернской».

На столике воздвиглась бутылка «Тамбовской губернской». Стопки вблизи нее встали серебряные. Собравшись снять с сосуда крышку, Илларион чуть было не оконфузился. Ногти его, облагороженные пилкой, а возможно, и усердиями художника от маникюра, не могли одолеть упрямство ломкого металла. «Дай-ка я ее зубами!» — хотел предложить Шеврикука. Но Илларион, осердившись, саданул ладонью по дну бутылки.

— За нас с тобой! — поднял Илларион стопку.

В закуску он отчего-то определил сыр камамбер.

— А что? Пошла «Губернская-то тамбовская»! — заявил Илларион. — Бывали мы в Тамбове в присутственных местах и на балах у губернатора.

Шеврикука чуть было не позволил себе съехидничать по поводу губернаторских жен и дочек, но сдержался. Илларион бывал и воином, и царедворцем, но в чиновники он совершенно не годился. Представить его в присутственных местах, да еще и за казенным столом, Шеврикука не мог. Даже и в ревизоры с имперскими полномочиями Илларион вряд ли бы разрешил себя назначить. А водка пошла — и ладно. И хорошо, что на боках бутылки не было лысой или лохматой рожи предприимчивого господина, наверняка претендующего и на место с кнопками. Другое дело, отчего-то на водочной картинке Тамбовскую губернию представляли три васнецовских богатыря. Но не Шеврикуке было теперь заниматься разгадыванием этой странности. Или причуды.

— Партию в фараон ты не желаешь со мной провести? — спросил Илларион.

— Нет, — сказал Шеврикука. Его удивило предложение Иллариона.

— А может, в бильярд сыграем? Хотя бы в американку?

— Нет! Нет! — произнес Шеврикука чуть ли не в испуге. Но чего стоило пугаться?

— Оно и верно, — сказал Илларион. — А потому подымем стопки!

Подняли и опорожнили их. Теперь закуской на картонных кружочках явились вяленые белозерские снетки. «Их бы к пиву», — предощутил Шеврикука. И сразу же, создав на столе тесноту, волнуясь пеной, прибыли к исполнению желаний пивные кружки.

— Из монастырских солодовен, — сообщил Илларион.

По житейским наблюдениям Шеврикуки, монастырские ячменные напитки неискоренимо отдавали бражкой, а предоставленное Илларионом пиво было бесстрастно-чистое, будто созревало в усовершенствованных емкостях завода «Балтика».

— В меру охлажденное, — одобрительно заметил Илларион. — А помнишь, как мы с тобой однажды столкнулись в пивной на углу Больничного и Первой Мещанской, деревянной, зеленой такой, и заказали по сто пятьдесят с прицепом? Помнишь?

— Помню, — неуверенно пробормотал Шеврикука.

— Ну как же! Как же! Возле нас еще суетился Мелетяев! Все пытался угостить нас бутербродами с красной икрой!

— Помню, помню! — оживился Шеврикука. Сначала он вспомнил Мелетяева и свои недоумения: как этот низкородный растрепай позволяет себе лезть со своими бутербродами и хуже того — с пошлыми шутками к Иллариону, будто они ровня (а сам-то он, Шеврикука, высокородный, что ли?). Потом воспроизвелся в его памяти Илларион, мрачноватый, бравый, сухой, со всегдашней осанкой конногвардейца, тогда — в форме капитана бронетанковых войск, с орденскими планками на груди и нашивками ранений. О чем они говорили с Илларионом? Этого Шеврикука вспомнить не мог. Но они стояли в пивной и после того, как Мелетяев, ощутив брезгливость и серый холод в глазах Иллариона, маленькими шажками твари дрожащей, спиной, спиной к двери, отбыл на улицу.

— Стало быть, — вывел Илларион, — надо опрокинуть по стопке, чтобы и теперь образовались сто пятьдесят с прицепом.

И опрокинули.

— Тебя интересует Бушмелев? — спросил Илларион.