Владимир Орлов - Останкинские истории (сборник)

— Ах, Игорь Константинович, — сокрушенно и укоряюще воскликнул Дударев. — Не хотите вы серьезно отнестись к делу. Или у вас сегодня игривое настроение. Давайте сюда рисунки. Конечно, это пробные варианты, ведь возможны самые разные ответвления деятельности концерна со своими моторами и неводами. И вам бы с вашим пытливым умом что-нибудь изобрести, а вы посмеиваетесь…

— Я не посмеиваюсь, — нахмурился Шеврикука. — И не знаю я, что такое пытливый ум.

— Будут, будут у нас самые разные ответвления! — не обратив внимания на слова Шеврикуки, с воодушевлением продолжил Дударев. — И акции! Акции! Акции! И вы, Игорь Константинович, сможете приобрести акции со змеем Анакондой. Или с привидениями. И вы станете рантье!

— Я? Рантье? — с трудом выговорил Шеврикука.

— Ну а что же? Проще простого.

Будучи заинтересованным в деле и в скором времени рантье, Шеврикука не мог не сообщить собеседнику о звонкошумящей поблизости от Пузыря Лиге Облапошенных и о том, что один из заправил облапошенных — известный Дудареву соцсоревнователь Свержов.

— Облапошенные? Свержов? — Новость явно удивила Дударева и вызвала в нем прилив соображений. — Свержов и у нас околачивается. И у нас колобродит. Этого Свержова хоть наголо обрей, а он все равно будет лохмат и взъерошен! Нет, надо брать этих облапошенных в оборот!..

В какой оборот Дударев пожелал взять облапошенных и Свержова, Шеврикука не узнал, потому как пришла пора Дудареву снова садиться в «мерседес» и мчаться по делам.

В семь вечера в Большой Утробе началось толковище деловых посиделок. Впервые после конфуза в музыкальной школе Шеврикука действительным членом опустился под непременные лучины на лавку в конференц-отсеке посиделок. Вместо пропавшего или сгибшего Тродескантова распорядителем нынче был назначен известный в Останкине домовой Артем Лукич, последние два года живший удивительно тихо. Помимо прочего Артем Лукич славился тем, что на плече его был наколот портрет пастуха-воспитателя народов с трубкой во рту, а под той трубкой синели слова: «Рабочее жилтоварищество — наша крепость». Шеврикука видел эти произведения искусства, не раз парился с Артемом Лукичом в Зубаревских и Марьинских банях. Против Артема Лукича Шеврикука ничего не имел. Домовой он был относительно справедливый. Правда, слишком горластый. Да и поучительными, первоисточниковыми цитатами ему следовало докучать слушателям реже. Теперь в них и вовсе отпала нужда. За столом распорядителя рядом с Артемом Лукичом на табурете восседал напоминанием о том, что воинственные козни Отродий Башни лишь притихли, один из квартальных верховодов, домовой четвертой статьи Поликратов. Как и в прежние дни, на плечи его был наброшен желтовато-зеленый бушлат, и опять изможденный бдениями верховод выглядел полевым командиром, готовым сейчас же повести за собой воинов в окопы. Поликратов пил резкими глотками чай из мятой жестяной кружки, а в случаях опустошения посуды Колюня-Убогий согнутым китайским служкой подносил верховоду чайник.

Речи Артема Лукича и пересуды коллег из Землескреба и соседних зданий Шеврикука слушал в четверть уха. Слова их, назначенные в высказывания, были ему известны заранее. Да, Пузырь. Да, интересы жильцов. Да, постарайтесь. Все для человека. Да, постараемся. Да, все для него. Об Отродьях и их намерениях забывать никак нельзя. Они прикинулись уставшими и больными, а сами пекут план за планом, одного «Барбароссу» за другим. А потому каждый обязан держать кочергу в боевой саже. Ну и прочее. И прочее. Догадывался Шеврикука и о том, кто о чем помалкивает и что у кого упрятано в мыслях. Сам Шеврикука в ораторы сегодня не записывался. Он появился вновь действительным членом, ощутил, кто как к нему отнесся. И достаточно. Интересовало его лишь вот что: сидят ли на толковище (оно вовсе не получалось нынче деловым) другие, кроме него, умельцы, постаравшиеся выправить себе паспорта. А может, все взяли и выправили? Даже слюнявый Колюня-Убогий. А потому никто и не требует разобраться с дерзкими безобразниками, осквернителями преданий, вроде Продольного, и призвать их к ответу. В начале посиделок, в особенности когда распорядителем Шеврикука увидел сурового Артема Лукича, он даже взволновался: а не знают ли о его проделке и усердиях Пэрста-Капсулы ускорить поспешность делопрохождений? (Увещеватель-то и в своем Китай-городе непременно должен был обо всем узнать.) Так вот, не раскричатся ли на посиделках, не назначат ли наряд с полномочиями удостовериться и взыскать? Нет, ни о каких людских документах речь не завели. Но уверенность в том, что не один он нынче при удостоверении личности, Шеврикуку не покинула. Наверняка на толковище в Большой Утробе восседали теперь списочные граждане, возможные избиратели и рантье. А если постарались отважные и расторопные из привидений, то вряд ли от них и домовых пожелали бы отстать высоко ценившие себя Отродья Башни. Хотя именно оттого, что они ставили себя выше людей, им могла показаться унизительной мысль об использовании коммунальных документов. Но кто знает? Со временем прояснится… А вот Велизарий Аркадьевич, подумал Шеврикука, в обморок бы обрушился, если бы ему стали предлагать паспорт с милицейскими печатями…