Владимир Орлов - Останкинские истории (сборник)

— А зачем? — удивился Данилов.

— А затем, чтобы были соблюдены все условия чистоты проводимого опыта…

— Ну, пожалуйста, — сказал Данилов.

Когда он опустил ручку, все притихли, и у Данилова возникло ощущение, будто отныне он будет связан с хлопобудами чем-то важным. Пусть не кровью, но и не чернилами.

Расстались хлопобуды с Даниловым хорошо. У Ростовцева, вблизи дверей, на плече сидел вместе с попугаем теперь еще и хомяк. Данилов хотел пройти от Ростовцева подальше, а Клавдию к румяному пирату так и потянуло. Данилов чувствовал, что он Клавдии мешает, но куда ж ему было деваться?

— Все, — сказал он на улице, — я с ними закончил.

— Ну нет, — возразила Клавдия. — Не думаю. Они к тебе хорошо отнеслись.

— А если б плохо отнеслись, мне-то что?

— Не храбрись! Они люди серьезные, без эмоций, а на одной науке… Если что не по ним, они тебя в порошок.

— Ты меня напугала. Я и вовсе буду от них подальше…

— Нет, Данилов, — сказала Клавдия, — ты будешь пристегнут к моей сумасшедшей идее.

Данилов хотел было возразить Клавдии, но подумал, что лучше саботировать идею молча.

— Когда же ты мне идею-то откроешь? — спросил он.

— Тише! Молчи! В ближайшие дни и открою!

Тут Клавдия Петровна вспомнила:

— Слушай, ты не знаешь, кто такие голографы?

— Что-то читал, но не помню. Зачем они тебе?

— Видишь ли, — сказала Клавдия Петровна печально, — по побочным прогнозам выходит, что через десять лет мне не так Войнов будет нужен, как голограф…

— Какой голограф?

— Какой-нибудь… Стоящий… С умом… И мужчина.

— Да брось ты! Тебе-то — и какие-то голографы!

— Это они теперь голографы, — возразила Клавдия Петровна, — а через десять лет, говорят, они будут более других одетые.

— Ну смотри… А что же, Войнов побоку?

— Нет, отчего же, — в голосе Клавдии вместе с печалью возникла и нежность, явно вызванная мыслью о Войнове. — У нас с Войновым еще есть время… Но, конечно, мне и сейчас надо почитать что-нибудь про голографию, чтобы знать, как себя вести. А впрочем, это частности!

— Частности, — кивнул Данилов. — Ты взяла пеньюар?

Он теперь испытывал к австралийскому пеньюару чуть ли не симпатию, и судьба его Данилова беспокоила.

— Ну, конечно, спасибо тебе! Я передала твои рекомендации Войнову, он тут же велел брать! А с париками они нас с тобой обвели вокруг пальца!

Наконец возле «России» они попрощались с Клавдией, однако Данилов крикнул ей вдогонку:

— Слушай, а что ты говорила насчет быка?

— Ты прочти! — обернулась Клавдия. — Это очень интересно. Я бы много отдала, чтобы побыть с ним рядом… Я потом расскажу…

«Ну все! — подумал Данилов. — Еще два дня — и все! Конец Клавдии и ее хлопобудам!»

Однако в Москве прошел час. В Мадриде, стало быть, тоже.

Данилов приблизился к Пушкину, сел под ним на лавочку, но уже без шахмат, а с романтически настроенными людьми, чающими движения часов. Пластинка браслета сместилась, Мадрид предстал перед Даниловым во всей своей утренней красе. В провинцию, в народ уже двигались на лошадях Пржевальского, взятых из частных заповедников, первые странствующие рыцари, пораженные комплексом принсипского быка. Правда, без оруженосцев. Один лишь бывший Резниковьес ехал при официанте. Как Данилов и ожидал, Бурнабито сдался. Пять мил ионов было положено на бочку, а левый крайний Чумпинас освобожден от условий контракта и мог вернуться к семье, в Санта-Фе. Журналистов Бурнабито принял у себя на вилле, пребывая в полотняных плавках в проточной морской воде. Он выглядел утомленным, но и довольным. Свое решение он объяснил гуманными упованиями. Ему было жалко быка Мигуэля, жалко авиакомпанию, жалко служителей аэропорта Нуакшота, жалко семью этой левой крайней скотины Чумпинаса. Город ночью не спал и чего-то ждал. Решение Бурнабито не то чтобы всех расстроило, а как-то опечалило. В том исходе было благоразумие, но не было страстей, и теперь все, даже и тихие люди, жалели, что ничего не взорвалось и не лопнуло.

Это разочарование душ обернулось шумным протестом против уступки негодяям террористам и сантафевской негодяйке жене левого крайнего Чумпинаса. Назревал скандал. Бурнабито, улыбнувшись, заявил, что Чумпинаса заменит куда более яркая звезда, он, Бурнабито, не пожалеет денег. Может быть, Мюллер. Может быть, Ривеллино. А может быть, — тут доктор Бурнабито сделал театральную паузу, — а может быть, и сам Виктор Папаев из московского «Спартака». Папаеву уже сделано предложение. Имя Папаева произвело фурор. Журналисты остолбенели. «Как! Сам Папаев! Не может быть! Экстра-экстра-экстра-класс! Грандиозно! Три корнера — пенальти!» Стало ясно, что проныр лукавый Бурнабито и на этот раз себя не укусит за локоть.