Анатолий Курчаткин - Чудо хождения по водам

Что она здесь делала? В. даже подумалось, когда Угодница бросилась к нему, что причина ее появления здесь – он: послана сюда специально, чтобы следить за ним, передавать куда-то, неизвестно кому, каждое его слово.

– Зачем ты растрезвонила? – спросил он.

– О чем? – недоумение прозвучало в ее голосе.

– О том, – ответил В. – По телевизору.

Угодница поняла.

– Ой, я просто не могла молчать! Об этом должны были все узнать! Разве нет?

Так просто, так доверчиво она это сказала, что В. вмиг ей поверил: так и было. И отринул мысль, что она послана сюда шпионить за ним.

– Что же, – проговорил он. – Что сделано, то сделано… – И позволил себе поинтересоваться: – А здесь что? Какими судьбами?

Лицо ее вновь вспыхнуло счастливым ликованием.

– Только вы не осуждайте! – попросила она. Сконфуженная улыбка прошила ее счастливое ликование. – У меня роман.

– Вот как! – вырвалось у В. Он почувствовал, невольная ответная улыбка размягчает его скрученные каменными жгутами лицевые мышцы. – Зачем же осуждать. Нет, конечно.

С кем роман, он не стал спрашивать. Роман и роман, ее дело, имеет право.

Но она открылась сама. Ей хотелось открыться ему. Именно ему. С Суллой у нее был роман. С нынешнего дня. И она приехала с ним сюда на уикенд.

– Ой, вы знаете, – сказала она, глядя на В. с прямодушной доверчивостью – словно он был ее лучшей подругой, которой она могла доверить самые тайные свои тайны, – он такой… совсем не похож на того, каким мы знаем его на работе. Совсем-совсем другой. Он такой славный…

– Уже и любишь? – Иронию, просочившуюся в непроизвольную улыбку, сдержать не удалось – пойди сдержи пробивающий себе дорогу сквозь снег весенний ручей.

Вызывающим движением Угодница отбросила со лба прядь волос.

– И что?

– Нет, ничего, – ответил В. – В теннис будет тебя учить играть.

– Да, обещал, – с прежним вызовом отозвалась Угодница. – Он сам отлично играет в теннис.

– Счастливо тебе подняться до его уровня, – пожелал В. Никакой двусмысленности его пожелание в себе не заключало, но, видимо, обида, причиненная Угоднице его нечаянной иронией, жгла ее еще слишком сильно.

– Я об этом и не мечтаю, – сказала она нелюбезно. – Мне другое нужно.

Рассказ Суллы о его ночном приключении с дочерью кудлатой, напрочь вылетевший из головы В., ожил в нем во всех подробностях.

– Что ж, пусть твои мечты осуществятся, – сказал он, берясь за ручку чемодана и собираясь двигаться дальше.

– Нет! – схватив за руку, остановила его Угодница. – Вы пожелайте! Пожелайте! Вот как в тот раз! – Повеление и мольба мешались в ее голосе.

“Желаю”, – едва не отозвался автоматически В. – и осекся.

Что у нее были за мечты? Чего она так хотела? Что за плоды должна была в итоге собрать? Вероятность того, что его желания могут обретать реальную материальную сущность, сковывала В. страхом. Он не хотел взваливать на себя ответственность за будущую горечь плодов, если они окажутся такими.

– Да вдруг ты мечтаешь о том, что тебе будет не на пользу? – сказал он.

– Неужели я стану желать себе дурное? – удивилась она.

– Сейчас думаешь, что хорошее, а оно потом обернется дурным.

В тот же миг, как произнес это, с такою явственностью, как если бы вживе, ему предстала картина: Угодница в длинной просторной юбке, в какой никогда ее не видел, с животом, напоминающим огромное яйцо, Сулла в тесно облегающем его щегольском черном костюме – Сулла не просто зрелый, Сулла свирепый властитель, создатель безжалостных проскрипций, пресекающих чужую жизнь бесповоротно и без снисхождения, – Угодница, защищаясь, выставляла перед собой руки, а Сулла наотмашь, хлестко бил ее по щекам…

– Нет! – изошло из В. вскриком. Он потряс головой, зажмурил глаза, отделываясь от увиденной голографической картины, а когда открыл их, Угодница стояла перед ним в шортах и без живота, Суллы же не было вообще. – Нет, – повторил В., выдавливая из себя остатки крика, – не желаю я тебе этого.

– Чего?! – еще удивленнее, чем до того, вопросила она. – Вы же не знаете, что я имею в виду!

– Не желаю, – повторил В. – И себе не желай. Не надо, не желай. Пока. – Надавил, наклоняя, на ручку чемодана, чтобы тот встал на колеса, повернулся и, вновь громко застрекотав по асфальту, пошел к своему особняку.

Угодница – он так это и чувствовал спиной – смотрела ему вслед с горячей обидой. Но как он мог объяснить ей свой жесткосердый отказ? Она бы ему поверила? Когда он сам не верил себе. Разве что голографическая картина в полной мере была тождественна интуиции, но когда интуиция была доказательством?