Дуглас Коупленд - Игрок 1. Что с нами будет?

И вот теперь Люк сидит в этом баре, где холодно, как в морозилке, и пахнет моющими средствами, в городе, где он еще никогда не бывал, с карманами, набитыми деньгами. Двадцать тысяч долларов. Толстые пачки банкнот — словно камни в карманах самоубийцы, чтобы, когда соберешься топиться, уж наверняка пойти ко дну. Или все же не камни, а воздушные шары, надутые гелием? И они унесут его высоко-высоко.

Или просто подвигнут на то, чтобы напиться.

Люк просит бармена налить ему еще виски. Бармен, у которого явно не раз отбирали права за вождение в нетрезвом виде, болтает с какой-то женщиной средних лет, которая, видимо, тоже не прочь приложиться к рюмочке. Люк случайно подслушал, как они представлялись друг другу: Карен и Рик. Сразу видно, что Карен пришла на свидание с кем-то, с кем познакомилась по Интернету. Сейчас очень многие знакомятся по Интернету. Просто диву даешься! Жили люди и жили, и вдруг откуда ни возьмись появляется Интернет. И порождает кучу проблем — половину, если не больше, проблем, с которыми паства ходила к Люку: онлайновые игорные долги, схемы «как разбогатеть в один день», порнозависимость, психозы родителей по поводу сайтов, которые посещают их дети, шопоголизм. То, чем занимаются люди в Сети, — это даже и грехом-то не назовешь. Это так скучно на самом деле. Ну сидит человек за компьютером, глядя в экран… и что с того? Кого это интересует? Служить пастырем душ человеческих было значительно интереснее, когда люди взаимодействовали друг с другом в реальной жизни. Уже несколько лет среди прихожан Люка не было ни одного магазинного вора, ни одного прелюбодея. То есть и слава Богу, что не было. Но это было бы интересно — это было бы по-человечески. Но грехи в Интернете? Нет. Чертов Интернет. И текстовой редактор в компьютере Люка всегда заставляет его писать «Интернет» с прописной буквы. Я вас умоляю! Вот, скажем, Вторая мировая война, она заслуживает прописных букв. А Интернет засасывает людей, отвращает их от реальной жизни.

Интересно, думает Люк, а что сказал бы о деньгах Шекспир. Что-нибудь умное наверняка. Чертов Шекспир. Раньше Люк часто цитировал в своих проповедях Шекспира, приправлял свои речи возвышенными афоризмами, чтобы казаться умнее. И его прихожане тоже чувствовали себя умными, образованными людьми: они узнавали цитаты, и это как бы подтверждало, что они не зря учились в колледжах или университетах. А потом те прихожане, которые помоложе, дали Люку понять, что его цитаты скучны, механистичны и напоминают им те цитаты из Кафки и Ницше, которые почтовые веб-клиенты автоматически вставляют в подпись под электронными письмами, что обеспечивает — каким-то очень уж хитрым способом, вообще недоступным для средних умов — перевод крупных денежных сумм в пользу непрерывно растущей порноиндустрии Восточной Европы. И конечно же, виски со льдом лишь укрепляет уверенность Люка в том, что человеческий разум был демократизирован и упрощен. Люк чувствует себя не в струе. Позади, впереди — где угодно, но не в струе.

Черт. Что еще за «струя»?

Люк ненавидит двадцать первый век.

Люк — вор и преступник.

Люк помнит, что раньше он верил. Верил в то, что однажды настанет день, после которого ему уже не придется жить в линейном времени, и его перестанет пугать бесконечность. Все тайны будут раскрыты. Машины откажутся заводиться; автостоянки расплавятся, как шоколад; грунтовые воды исчезнут; планета начнет проваливаться в себя. Разрушения будут поистине грандиозными; небоскребы и международные корпорации рассыплются в пыль. Две жизни Люка, жизнь наяву и во сне, сплавятся воедино. Под оглушительный грохот музыки. Прежде чем он станет нематериальным, его тело вывернется наизнанку, и рухнет на землю, и изжарится, как кусок мяса в дешевой шашлычнице, и он наконец освободится, и его будут судить, и признают беспорочным.

Но его прихожане говорят о загробной жизни, словно это какой-нибудь Форт-Лодердейл.

Ну и ладно. Какая разница? Сейчас важно только одно: Люк свободен.

Его буквально колотит от этого восхитительного ощущения свободы.

Для себя Люк решил так: пусть у него ничего не вышло, но его несостоятельность — она настоящая, подлинная и реальная, и поэтому есть воплощение чистейшего состояния бытия. Того состояния, которое было неведомо прежнему — будем надеяться, уже безвозвратно ушедшему, — притворному Люку. Это и есть настоящая жизнь, и это так здорово, когда ты ощущаешь себя живым! Ради этого стоило совершить преступление!