Иштван Эркень: Реквием

Днем Кари тоже по нескольку раз звонил домой, словно опасался, что рано или поздно не застанет жену дома. Он любил Нетти страстно, пребывая в постоянном страхе потерять ее; домой всякий раз возвращался с подарками, будто желая подкупить ее. Какая-то часть Нетти не принадлежала ему, и эту частицу ее существа он и пытался вырвать у нее — но безрезультатно. Вот и сейчас в голосе его сквозило искреннее волнение, как у человека, переживающего первую неделю влюбленности.

— Ты не спала?

— Нет.

— Любишь меня?

— Да.

— Честно?

— Честно.

На миг наступило молчание. С другого конца провода доносились звуки танцевальной музыки. Кари пытался определить, нет ли в этом ее «честно» неискренней интонации, но так и не мог решить.

— Шведы запросились в бар, — сказал он чуть погодя. — У тебя нет желания приехать сюда?

— Нет.

— Я пришлю за тобой машину.

— Ничего не получится, — сказала Нетти. — Я не одна.

— А кто там у тебя?

— Некий рыжеволосый молодой человек.

— Знакомый?

— Я его не знаю.

— Что ему нужно?

— Не знаю.

— Пусть придет завтра.

— Он не желает приходить завтра.

— С чего ему так приспичило?

— Он полтора года провел вместе с Пиштой.

Какое-то время в трубке снова слышалась лишь танцевальная музыка. Каждый раз, когда она произносила это имя, Кари умолкал и некоторое время прислушивался, как врач, простукивающий сердце больного.

— Как его зовут? — затем спросил он.

— Простите, как вас зовут? — прокричала Нетти, обернувшись к открытой двери в прихожую.

— Дюла Пелле, — отозвался рыжеволосый.

— Дюла Пелле, — проговорила в трубку Нетти.

— Откуда он вышел?

— Откуда вы вышли? — переспросила Нетти.

— Из Ностры.

— Из Ностры, — повторила Нетти.

— Он политический?

— Вы политический? — крикнула Нетти.

— Уголовник, — буркнул Пелле.

— Уголовник, — повторила Нетти.

— В чем обвинялся?

— В чем обвинялись? — спросила Нетти.

— Изнасилование.

— Изнасилование, — повторила Нетти.

На сей раз последовала более долгая пауза. Затем голос Кари зазвучал хрипло, и говорил он с несвойственной ему торопливостью; он с подчеркнутым нажимом проинструктировал Нетти, чтобы та дала сотню форинтов этому Дюле Пелле и немедленно выставила его из квартиры. Завтра он, Кари, все утро будет дома, так что парень может прийти так рано, как только пожелает.

— Выставишь его за порог? — с тревогой спросил он наконец.

— Да, — сказала Нетти.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Любишь? — спросил Кари.

— Да, — сказала Нетти.

— Честно? — спросил Кари.

— Честно, — ответила Нетти.

Она положила трубку. Прошла к себе в комнату. Достала из сумочки стофоринтовую купюру. Когда она вышла из спальни в прихожую, Пелле вновь вскочил и вытянулся по стойке «смирно», а затем медленно опустился на стул и захрустел суставами пальцев.

Нетти смотрела на него. Сотенную бумажку она сунула к себе в карман.

— Простите, вы курите? — спросила она у Пелле.

— Да.

— Обождите, — сказала Нетти. — Я принесу сигареты.

У меня не было сил дождаться, пока он ответит на мои вопросы. Будь у него семь ртов и отвечай он одновременно на семь вопросов, это все равно не утолило бы моего нетерпеливого любопытства.

— Пишта ничего не просил мне передать? — спросила я. — Этого не может быть! Попытайтесь вспомнить.

— Да он и не мог ничего передать, — сказал он и уставился на меня.

Поначалу он не решался и глаз поднять, а теперь впился в меня своими зелеными глазищами, как голодный зверь в добычу.

— Почему это он не мог ничего передать? — спросила я.

— Пишта не предполагал, что я освобожусь раньше. Он все время ждал, что его вызовут, извинятся перед ним и отпустят домой… К тому же он и не догадывался, насколько болен. И лишь перед тем, как его перевели в лазарет, он вспомнил про конверт.

— Какой конверт? — спросила я.

— Так ведь зачем я сюда пришел… Там были его дневник и почти готовая статья о Бабефе. Пишта сказал, если, мол, я это прочту, то лучше узнаю его. Бумаги он передал господину адвокату.

— Конверт находится у меня, — сказала я. — Неужели он ничего не говорил обо мне, а только о дневнике да о Бабефе? Ни за что не поверю!

— Как не говорить! Говорил.

— Часто? — спросила я.

— Все время.

— И что же он говорил? — спросила я.

— Разное… — сказал он и покраснел.

— Так расскажите же! — попросила я.

— Что?

— Ну, о чем говорил Пишта.