Аугусто Бастос - Сын человеческий

14 августа

Всех нас, ссыльных, раскидали в разные стороны. Меня направили в Н-ский полк, стоящий на формировании, а там сразу же поручили сварить похлебку из пушечного мяса по рецептам полевого устава.

Множество мужчин в военной форме оливково-зеленого цвета беспорядочно копошатся на громадной пустынной равнине, словно черви в гниющем куске сыра. Но они не черви, а люди, и они не родились на этой бескрайней, пористой, как пемза, земле. Они ходят по ней пленниками собственной судьбы. Их мобилизовали наравне с грузовиками и вьючной скотиной.

20 августа

С сегодняшнего дня у меня в денщиках солдат по имени Ниньо Насимьенто [64] Ниньо Насимьенто — буквально: рождество Христово. Гонсалес. Его в шутку окрестили «Вифлеемским младенцем». Я встретился с этим парнем, когда из Асунсьона пригнали свежую партию новобранцев. Он оказался сыном Лагримы Гонсалес. Я подумал об этом с самого начала, как только увидел его имя в списках мобилизованных. Помнится, Лагрима как-то заверяла меня, что если у нее когда-нибудь родится сын, то она назовет его Ниньо Насимьенто. Какие только причуды не бывают у женщин. С тех пор прошло много лет. Сколько? Целая жизнь.

Незадолго до заговора я был у Лагримы на улице Генерала Диаса, 512, в публичном доме возле военного госпиталя. Кто-то сказал мне о ней. Я тогда заканчивал очередной курс лечения моей застарелой малярии. Пришел вечером. Лагрима увидела меня и смутилась. Мы прошли в ее комнатенку. Она стыдливо переоделась за ширмой, засмеялась нервно, растерянно, хотя и старалась воспроизвести смех той молоденькой девочки, какой я ее знал прежде. Но смех этот был уже не тот. Мы просидели два часа на кровати — ровно столько отпускалось клиенту — и, как робкие влюбленные, чувствовали себя не в своей тарелке. Говорили об Итапе, о школе, вспомнили знакомых, постепенно привыкая друг к другу: многое нас связывало и одновременно разъединяло. Уже в конце разговора она спросила, не хочу ли я с ней лечь в постель. Я отказался. Это было бы похоже на кровосмесительство. Я подарил ей доставшийся мне от деда перстень и вышел на улицу. На душе было мутно и пусто, будто я разом постарел.

«Вифлеемский младенец» меня не знает, впрочем, и я до нашей встречи не подозревал о его существовании. От матери он унаследовал карие лукавые глаза. Он вполне мог бы быть моим сыном, но он — мой денщик. Перипетии войны сделали меня его командиром. Неумолимые законы случая, видно, предпочитают действовать в самом средоточии хаоса — там есть где им развернуться в полную силу.

25 августа

Высунула нос вражеская авиация. Самолет пролетел низко над тыловой базой, обстрелял ее из пулемета, сбросил несколько бомб. Обошлось без потерь. Маневры одинокого «юнкерса» лишь позабавили солдат: многие из них совсем недавно сменили крестьянскую одежду на военную форму и видели самолет впервые в жизни. А через полчаса следом за «юнкерсом» появились два парагвайских «потеса». Выхлоп у них был шумный, как дыхание у астматиков, и рев они издавали невероятный. Какой-то шутник свистнул при виде этих воздушных колымаг, которые с опозданием завладели небом над нами и теперь чванились, как два лесных павлина.

Мы поспешно сооружаем укрытия — некоторое подобие блиндажей. Вырыли огромные ямы, навалили поверх стволы деревьев — вот и накат.

31 августа

Во время тактических учений рядом с нами оказался взвод автоцистерн. Среди реквизированных для штаба грузовиков я вдруг заметил обшарпанную развалину и тотчас узнал в ней машину с гончарен в Сапукае.

За рулем, как и следовало ожидать, сидел Кристобаль Хара — единственный, кто спасся на болоте от карателей. Сквозь плотную завесу пыли очертания его фигуры казались расплывчатыми, но я был убежден, что это Кристобаль. То же смуглое худощавое лицо, как всегда немного подавшееся вперед, по-прежнему молчалив и сосредоточен. В другом грузовике сидел Сильвестре Акино. В общем, они попали из огня да в полымя. Война реабилитировала и их: из политических преступников, приговоренных к каторге, они превратились в галерных рабов-водовозов, которые будут доставлять воду на фронт, где отмывается национальная честь. Раньше, словно стена, их отделяла от мира пустыня. Теперь она станет для них дорогой.

Я ушел в размышления и забыл, что у самого озера, напротив свалки, проводится учебная атака на вражеские траншеи, но когда послышались холостые выстрелы, я очнулся и понял, что происходит.