Дарья Вильке: Шутовский колпак

Когда я был маленьким, я однажды вдруг понял, что не знаю, куда исчезают старые актеры. Мне стало ужасно страшно — вот только что человек был тут, выходил на сцену, был частью каждого дня, ты смотрел, как он волшебно преображается, чтобы сыграть роль, он сиял и вдруг — раз! — и нет его, исчез, как куклы из списанных спектаклей. И все молчат — никто словно и не знает, куда он делся.

Я приставал к маме — ну куда, куда они исчезают, актеры, которые больше не работают в театре?

Кто куда — сказала мама. Кто просто себе живет — с внуками сидит, огурцы на даче поливает, а кто-то переезжает в Дом ветеранов сцены.

Мне всегда казалось, что Дом — это такой дворец, где в комнатах, уставленных старинными вазами и торшерами, живут старички и старушки с прическами, как в костюмных спектаклях. Они пьют чай из блюдечек с вычурными вензелями на донышке, сидя за круглыми столами, у стен, увешанных снизу доверху пожелтевшими фотографиями в узорчатых рамках и гравюрами.

Дом стоит где-то в лесу, это я точно знал — иногда мы проезжали мимо него на автобусе. И тогда — каждый раз на одном и том же месте — папа говорил со значением: «А вон там — Дом ветеранов сцены». Его не было видно за деревьями, даже зимой, когда облетали все листья, и мне до ужаса хотелось хоть одним глазком взглянуть на «дворец».

Сэм оставил машину на стоянке и мы пошли через осенний парк. В парке было звеняще тихо, словно мы провалились в другое время и в другой мир. Пахло горьким дымом — кто-то невидимый жег в длинных аллеях опавшие листья.

«Да не беги ты так», — ворчал на Сэма Лёлик, и тогда Сэм взял у него авоську, пусть и нетяжелую.

Вдруг, хотя и не было никакого ветра, липы заструились дождем полупрозрачных, светло-желтых листьев. Сначала медленно и осторожно слетел один. Потом, кружась, еще три и уже вокруг черных, будто мокрых, стволов, вьется желтый листопад, и ни конца ни края ему не видно. Земли уже совсем нет, есть только янтарные листья. Они подрагивают и шевелятся у тебя под ногами.

И в желтом листопаде в аллее возникла старушка. Я бы ни за что не подумал, что она старушка, если бы она не опиралась на палочку. Подумал бы — просто балерина: прямая спина, будто внутри ее что-то заставляет туго натягиваться, гладко зачесанные волосы.

Она величественно шла по аллее, а вокруг танцевали безмолвно невесомые липовые листья. Она не обернулась, услышав чьи-то шаги, и только когда мы поравнялись с ней, глянула на Лёлика и Сэма выцветшими глазами, наклонила голову, величественно приветствуя, и тихо сказала:

— К Ефимовичу? Это хорошо…

Будто она была королевой Дома. Примой, которая всегда остается примой, даже с палочкой, даже если выцвели когда-то голубые глаза, а каждый волос на голове прошит серебром.

Дом оказался никаким не дворцом.

Просто подмосковный пансионат это, с большими окнами, разочарованно подумал я, пансионат, а не дворец.

Внутри было странно тихо — будто в Доме никто и не жил.

И пахло. Странно пахло. Вот в школе пахнет едой из столовой и мешками со сменкой. В гримерках — пудрой и гримом. Дома — теплом и мамиными жасминовыми духами. А в Доме пахло странно — то ли сладковато, до приторности, то ли так, как если сунуть нос в бак с грязным бельем.

И от этого запаха сразу становилось видно, что паркетины на полу кое-где выскочили, а внутри мусор, что в углу кружевом висят отошедшие обои, а цветок на окне в коридоре засох, съежился, стал коричневым, почти черным.

На втором этаже вдруг сделалось шумно. Бум-бум-бум — бухали откуда-то барабаны, множество голосов выводили невообразимое, надрывались саксофоны.

Сэм усмехнулся и громко — я думал, оглохну — постучал. Потом еще. И еще — потому что его никто не слышал.

— Отвалите уже! — заорали за дверью.

Я съежился — зачем мы приехали, вдруг он нас поколотит, вдруг он ненормальный?

— Вон пошли! — рявкнула дверь, загремела и распахнулась.

Оркестр вырвался из комнаты, смел нас с ног, и мне показалось, что надо вцепиться в дверной косяк, чтоб удержаться.

На пороге стоял худенький человечек — голова его была совершенно лысой, и кажется, даже на макушке лысина собиралась морщинами, как черепашья шея.

А брови были похожи на два крючка — будто их кто-то нарочно прилепил, отобрав у какой-то куклы.

Он кинулся обнимать Лёлика и Сэма и потом чинно протянул мне руку — словно я какая важная шишка. И уже через минуту забыл обо мне.

— Лёнечка, нет, посмотри, посмотри, какую вагу мне прислали из Германии. Нет, ну что делают, что делают!