София Блейк - Шлюха. Любимая

— Мы расписали все расходы на первый период, — говорил Борис Аркадьевич, — но денег все равно мало. Даже завершение ремонта под вопросом.

— Я достану денег, — обещала я, — это не твои заботы. Главное, постарайся вписаться в смету, сведи к нулю непредвиденные траты.

— Понятно, чего уж там, — Борис Аркадьевич неловко орудовал палочками. Видимо, в семьдесят лет руке сложновато перестроиться под незнакомый столовый прибор.

— Добавь немного васаби к соусу, — терпеливо советовала я. — Того зеленого, и перемешай.

— Слишком остро, Сонечка, — улыбался он из–под очков. Борис Аркадьевич очень хотел казаться молодым и стильным, но было видно, как натужно дается ему поглощение конусов иниаги, обернутых в лист из водорослей.

— Надо было для начала чего попроще заказать, — сказала я. — Калифорнийские роллы удобнее держать, сейчас их принесут.

Для меня самой питание с помощью палочек уже много лет не представляло никаких проблем. Комплекс провинциалки никогда не давил на меня и не мешал жить. Еще давным-давно я сказала себе, что человек, по-настоящему любящий Толстого и Набокова, не может чувствовать себя ниже своего же соотечественника, гордого бирюлевской или кунцевской пропиской. Никогда и ни в чем. Пусть я и родилась где–то в лесном городишке, пусть и прошла через то, что прошла. Плевать мне на общественное мнение. А палочками есть все равно здорово…

— О, несут наши роллы, — улыбнулась я Борису Аркадьевичу. — Повторите сакэ, пожалуйста. Что–то оно быстро иссякает.

— Я заплачу за сегодняшний ужин, — сказал мой сотрапезник, едва официантка отошла. — И не спорь, Соня. Ты привлекла меня к делу, назначила приличную зарплату, поэтому позволь хотя бы в такой малости настоять на своем.

— Да ради бога, директор, — сказала я. — И не волнуйся о деньгах. Я найду деньги.

— Ваше здоровье, госпожа учредительница! — Борис Аркадьевич налил сакэ в глиняную рюмку и поднял ее. — Будь всегда здорова и счастлива, Соня. И знай, что я тебя люблю. Это последняя любовь, поэтому она самая сильная.

Я промолчала и выпила горячий сакэ. Наверное, подумала я, мой директор не лжет. Он меня не подставит и не предаст. Вот только будь он хотя бы на пару десятков лет моложе…

В Москве только-только начал таять снег, а в Австрии уже вовсю распустилась зеленая листва. Я пожалела, что оделась в короткую норковую шубку, но с этим было уже ничего не поделать. Я снова вставила в мобильник австрийскую сим-карту и Брюхо позвонил мне почти сразу, едва моя трубка включилась в сеть.

— Я очень занят, дорогая, — сказал он, — увидимся дома. Тебя встретит Альбинос.

— Хорошо, дорогой, — кратко ответила я.

Вот и первый щелчок по носу, Аня Лисовская. Не думай, что ты явилась в Европу на три месяца позже обещанного, и это сойдет тебе с рук. Возможно, пора приготовиться и к другим неприятностям.

Черную гриву и щетину Альбиноса я увидела сразу после прохода таможни у киоска с прессой. Он тоже высмотрел меня в толпе и махнул рукой. Его лицо не выражало ничего, кроме того, что он просто исполняет обязанность встречающего, впрочем, с этим человеком я никогда и не общалась тесно, как, например, с Лохматым.

Мы погрузились в скромный «Фольксваген», ожидавший на парковке аэропорта, и выехали на шоссе, ведущее к Вене.

— Как дела в Израиле? — поинтересовалась я, чтобы начать разговор.

— Хреново, Анка, — ответил Альбинос. — Так хреново еще не было. Лохматый сидит в тюрьме. Саня не ночует дома и ждет, когда за ним придут. «Рандеву» закрыт, половина девчонок выслана.

— Но почему? — я ахнула от неожиданности. Мне казалось, что израильская структура Брюха незыблема и прочна, как и он сам.

— Власти серьезно взялись за чистку, — сказал Альбинос. — Наказание за торговлю людьми ужесточили до шестнадцати лет. Кому охота мотать такие сроки?

— Торговля людьми? — тупо переспросила я.

— Ну да. Менты задерживают любую проститутку, говорят, или ты сидишь под прессом за решеткой до полугода, или закладываешь всех, кто тебя привез, и живешь на свободе. А в благодарность на это время мы ставим тебе визу с правом на работу. Кто устоит перед таким предложением?

— Понимаю, — сказала я. — Но причем здесь работорговля?

— Им на хер не надо знать истину, — сказал Альбинос, глядя на дорогу. — Им важно выступить перед прессой и парламентом, размахивая стопкой уголовных дел. Мол, мы больше не потерпим женского рабства и все такое. А девки подписывают все, что им подсунут. Они же и читать на иврите не могут. Тебя трахали? Да. Значит, насиловали. У тебя было много начальников? Да. Значит, преступная группировка. Тебя привезли нелегально, через пустыню, с бедуинами? Да. Значит, работорговля. Журналюги еще больше подливают масла в огонь. Только ленивый не пишет про жестокости русской мафии.