Игорь Савельев - Терешкова летит на Марс

Такие сложные дороги вели Игоря в журналистику и литературу.

Они оказались тем более извилисты, ибо Игорь скандально провалил поступление на филфак. Полгода он занимался аж с завкафедрой, прогорклым профессором, отношения с которым не особо сложились. (Газетные листы с рассказами, горделиво принесенные в первый же день, тот читал оглушительно холодно.) Затем был с позором изгнан с экзамена, пойманный на шпаргалке, и удалялся с мертвой улыбкой, а прогорклый профессор смотрел в окно. В панике успели перекинуть документы на некий социально-гуманитарный факультет — там еще принимали. Но это уже совсем другая история. Игорь ткнулся лбом в неохватную небесную тундру, ледяную, как стекло, да он и ткнулся в стекло. На высоте — по фактуре — оно стало чуть арбузным.

Когда долетели до ясной, безоблачной Москвы, то долго кружили над аэропортом, и то, что кружили, было понятно только по ослепительному утреннему солнцу. Оно — молодое и хищное — заглядывало в салон то с одной, то с другой стороны, как маньяк, и медленно ползало по замершим лицам. Все почему-то подавленно молчали, и Паша подумал, что, наверное, ужас аварийной посадки — это так.

Еще он подумал, что Шереметьево, наверное, болезненно напомнит октябрь, поездку с Наташей, Наташу. Боль не то чтобы заедала, но… Паша не столько, пожалуй, переживал, сколько знал, что переживает, что так и должно быть. И кстати, не напомнило. Они вообще попали в здание аэровокзала через другой терминал. Автобусы — и вовсе сверхъестественные, что твои марсианские корабли, столько «наворотов», и даже как-то оскорбляло, что такая техника обслуживает такие скучные, такие земные и вчерашние самолеты.

Не имея особых багажей, наша пара очень быстро все прошла и набилась в «газель», в которой все очень смиренно готовились к химкинским пробкам.

— Я на семинарах до вечера, — деловито командовал Павел. — Ты пока съезди в центр, погуляй, что ли.

Он готов был «завещать» свои обычные маршруты, Тверскую — чудовищные кораллы фасадов, заросшие мемориальными досками, набережную Москвы-реки… Своих у Игоря быть не могло.

— У меня ведь дела, ты забыл?! — почти возмутился Игорь и раскрыл толстенькую папку, весь полет по ней долбил пальцами. Паша не сдержал улыбки, так наивно выглядел этот «географический наборчик», который Игорь достал: календарик с картой метро, вырезки из журналов с адресами-телефонами редакций. «Отпечатано в типографии «Известий Совета народных депутатов СССР»». Браво.

— Журналы-то старенькие?

— Ну какие были.

— А ты не думал, что они могли, например, переехать, закрыться?

— Черт. — Игорь всерьез растерялся. — Надо было хоть в инете проверить… Ну в крайнем случае, есть же интернет-кафе?..

Он и правда рванул, рискнул вслепую, просто зная, что какая-то «высшая лига» должна быть в природе, должна была остаться. Все обвалилось в тартарары, с тех самых пор, как родители Игоря, как и всякие порядочные перестроечные интеллигенты, выписывали «Новый мир» и «Знамя». Теперь неизвестно, осталось ли что-нибудь где-нибудь вообще. Это как в голливудских триллерах после глобальной катастрофы: летит ли самолет, плывет ли катер — вокруг чернота, никого на радарах, и герой за штурвалом уже не очень верит, что найдет живых. Так и Игорь, так и все, кто начинал в провинции на рубеже веков. Игорь распечатал свое лучшее и собрал в папку, чтобы прорываться — неизвестно куда.

Пашу Москва встретила головной болью, то ли от бессонной ночи, то ли от турбин и одиннадцати тысяч и от утреннего пива. Он проглотил что-то в первой встречной сомнительной аптеке, но было непонятно: помогло, нет. Общий свинец в башке оставался. Паша обреченно шагнул на эскалатор, под бесконечно махровый низ какого-то ордена из мозаики, тоскуя, что битый час придется болтаться в грохочущих тоннелях, с головой-то. Он пытался отвлечь себя, цеплялся за все вокруг.

Вот у подножия эскалатора, в своем скворечнике, дежурная — служивая старушка — говорит в телефонную трубку, черную-эбонитовую-сороковых, с грубым шнуром. Как странно, что эти аппараты не меняют, и как прекрасно, что не меняют. Можно представить, что дежурная говорит с сороковыми годами. А когда по телику показывают Путина или остальных, то столы уставлены белыми дисковыми телефонами семидесятых. (На очень редкие вопросы журналистов отвечают про «современную электронную начинку».) Прекрасно тоже.

На Новодевичьем есть надгробие: гранитный маршал связи говорит в гранитную трубку, гранитный провод которой уходит, пожалуй что, в вечность.