Александр Силаев - Подлое сердце родины

— Ты плачешь? — с удивлением спросил Игорь.

— Я плачу, — сказал Гера.

— Но почему? Все было так здорово.

— Я, — сказал Гера, — убил человека. Понимаешь? Ты ведь знаешь, я раньше не убивал.

— Да, — сказал Игорь, — сегодня ты убил человека. И это значимое событие в твоей жизни. Мы обязательно его обсудим и обязательно его отметим. Все будет как надо. А пока мы заняты делом.

— Но я ведь теперь убийца, — напомнил Гера.

— Гордись! Ты убил его как настоящий философ.

— Как?

— Я хочу сказать, ты убил его по-нашему: весело и цинично, с улыбкой и без обиды. Ты убил его, усмехаясь, а на такое способен далеко не любой… Ты талантлив, и скоро превзойдешь меня. Убивая, ты любил это мироздание, и мироздание счастливо смеялось, когда ты выбивал жалкий дух из слабого тела… Тьфу, черт, опять говорю красивости. Но все равно — молодец.

— Но он все-таки человек.

— Он козел, — отмахнулся Игорь, — и от него нулевая польза. Вот сейчас польза будет — он сгниет и послужит дивным удобрением для местных земель.

— Но он был жив, — твердил Гера, — а значит, мог измениться. Мог стать великим писателем, художником, музыкантом…

— Великой кучей говна! — рявкнул Игорь. — Прямо не знаю, что с тобой делать. А так здорово начинал…

— Это самое страшное.

— Мудак, — ласково сказал Игорь. — Ты, видать, начитался: Толстого там, Достоевского… Или Соловьева с Бердяевым? Ты, лейтенант, этих не читай. Они ведь, так сказать, сочинители. Сидели в девятнадцатом веке и сочиняли: кто шустрее, кто отвязнее. Соревновались, поди.

— А кого почитать?

— Эх, — ответил Игорь. — Но это потом. Сейчас, как ты понимаешь, надо размяться.

— Я не стану убивать, — сказал Гера.

— Даже свинью-наркомана?

— У тебя нет людей: сплошные козлы и свиньи!

— Если ты хочешь, я буду называть Пиндара соловьем, — сказал Игорь. — Но решать эту проблему надо. И решать по форме цэ-эф один.

Выжрав поутру миску божьей росы, поросенок Пиндар удобно возлежал на пригорке, подставляя солнцу свой левый бок. На подступах чавкала грязь, слегка прикрытая желтоватыми листьями. Пиндар притворялся, что отдыхал — он, как все знали, лежал в засаде.

За поросенком волочилась слава живой легенды. Пиндар вышел ростом с упитанную овцу, говорил — когда в настроении — человеческим языком, а в бою бывал страшен: поросенок-берсерк, наводивший ужас на местных волков. Главным оружием поросенка были таранный удар и мертвая хватка. Также сплетничали, что Пиндар владел магическим словом. Цвета же он был не розового, а черного.

Район считал Пиндара серединой между национальной гордостью и ублюдком. Серединой едва ли золотой. Но это — в целом. Мнения же разделялись до матов и хрипоты. Пессимисты ворчали, что Пиндар послан человечеству за грехи. Оптимисты верили, что это смельчак, готовый секс-символ. Одно время Пиндара хотели выдвинуть в депутаты. Говорил — харизмой вышел.

Самым философским было воззрение Василия Прелого. Умник судачил, что это дух товарища Сталина принял облик простой свиньи, дабы внедриться в жизнь глубинки, хлебнуть народной беды и знать, за что поквитаться со сволочами. И уж совсем некоторые божились, что Пиндар, если захочет, может пророчествовать.

Стоит заметить, что когда Пиндара называли Иосиф Виссарионович, он рычал. Из чего можно сделать вывод, что дух товарища Сталина, к счастью или к беде, но пребывает все-таки в ином месте… Из пророчеств сбылось одно: по весне Пиндар предрек, что у деда Исая рухнет стайка, и стайка с треском провалилась. Однако настоящие миссии так не пророчат.

Добыча тянулась словно магнитом. Не прошло и пяти минут охотничьей лежки, как мимо пригорка пошла девка в цветастой юбке. Девка была румяна, пригожа — прямо загляденье.

«Секс, — подумал Пиндар, — всему голова…» Девку что-то напевала, прыгая по ухабам.

Катерина — а девку случайно звали именно Катериной — приблизившись на расстояние одного прыжка. Тогда Пиндар лениво вышел из-за кустов.

— Ой, — сказала Катерина. — Здравствуйте…

— Здорово, Катька, — сказал Пиндар. — Куда это намылилась? На блядки, поди?

— Да что вы! — испугалась Катерина. — Я к Олесе иду.

— Так вдвоем, что ли, на блядки идти решили?

— Нет!

— А придется, — вздохнул Пиндар. — Где наша не пропадала? Раздевайся, Кать, раз пришла.

Катерина покраснела.

— Да ты же свинья!

— Знаю, — сказал Пиндар. — Но это ничего не меняет. Недаром дед Исай нарек меня первым имморалистом.