Александр Силаев - Подлое сердце родины

— Ладно, что с тебя возьмешь. Катись обратно, первопроходец хренов.

— Ты чего, — спросил Вася, — расстрелять меня не хочешь?

— Да ну тебя, — сказал Гера. — Пошли домой.

Но Вася не торопился: встал напротив, пнул окрестный пенек. Словно шире стал в плечах Вася, и длиннее в ногах, и звонче в голосе.

— Пули пожалел, сучья морда! — крикнул он. — Не меня ты, гад, пожалел, а пули своей гребаной. Над каждой копейкой, поди, трясетесь? Но знай: всех, сука, все равно не заборите. Стреляй уж, чего стоишь…

— Не хочу я тебя стрелять, — сказал Гера. — Надоело мне.

— Вот оно! Трясутся ручки у палача? Знаешь ведь, чем война закончится, знаешь, что тебе люди-то скажут… Но поздно. Мы иудушек назад не берем.

— А мы берем. Мы им даже в валюте платим, если от них польза бывает.

— Сколько? — спросил Вася.

— Кому как, — сказал Гера, — обычно не жалуются. Тебя бы взяли, только нужно экзамен сдать: английский, политология, рукопашный бой. Да это чепуха, мы тебя натаскаем. Заживешь зато по-людски: джип себе купишь, сотовой заведешь, будешь баб нормальных снимать. У вас, поди, и девчонок нет? И связи мобильной?

— Да, — сказал Вася, — эта связь у нас не фурычит. А бабы есть. Куда же без баб?

— Видал я их, — сказал Гера. — Только разве же это бабы?

Вася задумался.

— Да, — сказал, — можно бы и получше. А чего делать-то?

— Будто сам не знаешь, — хохотнул Гера.

— Знаю, конечно: рельсы портить, чтобы поезда сошли, в масло стекло пихать, данные собирать. Ну и, конечно, клеветать на честных людей.

— Клеветать — это главное, — сказал Гера. — Справишься?

— Справиться смогу, — сказал Вася. — Только совесть ведь, паскуда, замучит.

— А ты ее, паскуду, продай.

Оживленно беседуя, они вышли из леса. Навстречу им шла вчерашняя баба, загоняя домой вчерашнюю животину.

— Пошли, буренушка, пошли спатеньки…

Лепешки падали на ходу.

Они усмехнулись, глядя на это дело.

— До скорого, агентура.

— И вам того же, товарищ Гера.

— Но пасаран! — на прощание крикнул Гера, и добавил, в-четверть голоса: — только гусь свинье не соратник…

Избушка стояла та же: косая, кривая, без курьих ножек. Игорь, как и следовало ожидать, не вернулся.

— Канул, миленький, как масоны на гору унесли, — развела руками Настасья.

Он спал неглубоко, чутко, опасливо, поэтому и проснулся на секунду раньше, чем его разбудили.

— Опять мужики пришли! — крикнула Настасья. — С факелами, едрить, теперь точно поджигать будут.

Он наспех оделся, сунул пистолет в карман куртки, взял автомат и устремился за Настасьей наверх.

Отодвинув стальные жалюзи, он насчитал два десятка возбужденных людей. Ближе всех к дому суетился Матвей.

До Геры долетали рваные крики:

— За свободу, блядь, и не такое бывает!

— Жизнь свою отдать, или как?!

— Эх, братки, в говне жили, в говне и подыхать будем!

— Машку жалко, а остальное приложится!

— Чую, Серега: наши времена настают!

— Подохни, Егорка, с песней!

Ему стало худо и тошно от этих воплей, буквально тошно — нестерпимо захотелось блевать.

Когда проблевался, то увидел, как к дому бежит Матвей в расстегнутой до пупа рубахе. В его руке пламенел факел.

— Пожги их, чтоб духу не было! — крикнули из толпы, и Гера узнал голос Петра.

Вскинув автомат, он дал очередь.

Матвей упал подрезанным, но трое человек с факелами уже подбегали к дому с разных сторон.

— Текать надо, — сказала хозяйка. — Есть тут подземный ход, если им идти, как раз к реке выйдем.

— Откуда подземный ход?

— Из подвала. В прошлом году солдаты прорыли. Избушка-то, едрить ее, не простая, а спиративная.

— Сейчас уходим, — сказал Гера, стрельнув еще какого-то мужика.

Тот повалился, факел выпал из рук. Огонь, питаясь сухими листьями, быстро подползал к дому.

— Пошли, миленький, — Настасья дергала за рукав.

— Подожди, — отмахнулся Гера. — Дай, еще козлов поснимаю.

Мужики, почуяв недоброе, разбегались в разные стороны. Не хотевшие разбегаться заранее ложились на землю, спасаясь от цепких пуль. Не хотевшие разбегаться или ложиться — падали все равно, но подбитыми, со свинцовой начинкой в теле.

Нежданно в открытое окно ударила пуля. Чашку, стоящую на столе, разнесло в куски.

— Ага, — сказал Гера, опускаясь на пол, — вот теперь уходим.

Упал вовремя: новая пуля чиркнула на месте его живота, обиделась, полетела дальше и снесла горлышко у кувшина.

Третья пуля, яростно матерясь в полете, тоже миновала его. Проклиная судьбу, она впилась в стенку над его ухом. Гера не стал дожидаться четвертой, пятой и сотой пули. Пригибаясь, он покинул добрую кухню.