Имре Кертес - Самоликвидация

Не знаю, что такое произошло со мной на следующий день. Помню, погода была чудесная, солнечный свет лился в окна, сверкая на металлических и стеклянных поверхностях. На тротуарах перед эспрессо за столиками сидели на солнышке люди. Мир вокруг, казалось, смеется от радости. Я ни о чем не думала. Просто зашла в филиал так называемого банка и заполнила необходимые бумаги. Потом отправилась в туристическое бюро и записала нас двоих в групповую поездку во Флоренцию. Б. в тот день был еще более безжалостным, чем всегда. Он не может понять, что это мне пришло в голову, сказал он. Я хоть ощущаю абсурдность этого своего решения, этого поступка, этого покушения? Он не может понять, как я могла представить, что он вдруг встанет из-за стола и в компании с какими-то безмозглыми идиотами предпримет экскурсию во Флоренцию. Он не понимает, что он потерял во Флоренции. Не понимает, как я могу представить его во Флоренции, не понимает, как я вообще способна представить Флоренцию, как я могу представить, что для него, Б., вообще может существовать такая вещь, как Флоренция. Если эта вещь, допустим, и существует, то существует она не для него, не для Б. Более того, Флоренция не существует и для флорентийцев, потому что флорентийцы, видимо, давным-давно понятия не имеют, что это значит — Флоренция. Флоренция для флорентийцев ничего не значит, так же как она и для него, Б., ничего не значит. Он не может понять моего огромного, непростительного заблуждения: я как будто забыла, что мир, в котором мы живем, — это мир убийц, и пытаюсь устроиться в нем со всеми удобствами. Он не понимает, как я могу хоть на мгновение забыть, что Флоренция — это Флоренция убийц, если сегодня весь мир — мир убийц. И так далее. Но прежде ему удалось в очередной раз довести меня до отчаяния, я задала ему прямой и незамысловатый вопрос: он что, не хочет поехать со мной во Флоренцию? Он даже побледнел. «О чем я до сих пор говорил?» — спросил он. Значит, нет, сказала я. Значит, нет, сказал он. Тогда я поеду одна, сказала я. Он кивнул. Но я видела: он удивлен. В последующие дни я не раз замечала некое неуверенное движение: он словно бы хотел мне сказать что-то. Но так и не сказал ничего. Вообще, мы в те дни почти не разговаривали. Так, несколько слов, самых нейтральных и необходимых. Потом я собралась и уехала. Сама не знаю зачем. Поехала без всякой охоты. Из одного лишь упрямства.

Во время этой поездки я познакомилась с тобой, Адам. Позже ты мне рассказывал, что я просто-таки ввергала тебя в отчаяние: тебе казалось, что я тебя даже не замечаю. О, еще как замечала! Я видела, ты проявляешь ко мне интерес. Однажды, придумав какой-то повод, ты заговорил со мной в вестибюле гостиницы. Потом показал себя кавалером, подав руку, чтобы помочь сойти с высокой ступеньки автобуса. Видя, что я смотрю на картину, сделал какое-то остроумное замечание. Про себя я решила, что, если ты еще раз заговоришь со мной, я выскажу тебе в глаза: дорогой мой чемпион по теннису (по тебе как-то было заметно, что ты любишь играть в теннис), не тратьте зря силы, в постель меня затащить все равно не получится. Не то чтобы вы мне не нравились: просто меня к вам не тянет. Я фригидна, как принято говорить.

Письмо твое меня тем не менее тронуло. С тех пор как я вышла из подросткового возраста, мне никто ни разу не писал любовных писем; да и в подростковом-то возрасте всего единожды. Письмо ты осторожно адресовал в поликлинику. Особенно растрогали меня полные горячего сочувствия начальные строки письма: в жизни еще тебе не приходилось видеть такого несчастного женского лица, писал ты. «Вы кажетесь такой несчастной, что это — простите меня за искренность — действует уже эротически». Ты все время видишь перед своим мысленным взором мое лицо, писал ты, «лицо, лишенное света, волнующее». И мечтаешь, вдруг тебе все же удастся вызвать на нем хоть какое-то выражение. Неожиданно мелькнувший интерес. Первую улыбку. «Я пытаюсь представить, каким должно быть это лицо в момент экстаза…» Видишь, я помню каждое твое слово. Я положила письмо в свой ящик, где хаотической грудой валялись рецепты, визитки и прочие нужные и не очень нужные бумаги.

Я не принимала тебя всерьез. Да и с чего вдруг? Какие такие возможности ты мне мог предложить? В любовнике я уже не нуждалась, в друге — и того менее. После того как я вернулась из Флоренции, Б. едва со мной разговаривал. Может быть, это покажется странным, но само по себе обстоятельство это еще отнюдь не подталкивало меня к выводу о необходимости изменить свою жизнь. Ведь Б. я ни в чем не могла винить (и ни на минуту не забывала об этом): в конце концов, договор мы с ним заключили не для того, чтобы жить в счастливом супружестве. Жизнь свою, свою незначительность рядом с Б. я воспринимала настолько естественно, что это уже было близко к высокомерию. Для меня было настолько естественным, что замужество это перемалывает меня, губит, сводит на нет, что возможность выбора не возникала для меня даже теоретически. Что значила для меня беззаботная жизнь, что значили упорядоченные условия быта, успех, карьера, процветание, любовь к своему делу! Скажу честно, я глубоко презирала тебя.