Владимир Шинкарев - Конец митьков

Я еще могу по старинке написать: «Митьками выработано четыре термина...» Все, больше такого не будет: Да ничего не выработано, это я сейчас написал! Вот оттого, что приходится в этом признаваться, и грустно.

Чтобы в дальнейшем не обращать на это внимания, следует предупредить: «Конец митьков» не следует считать органической частью текста «Митьков». Это приложение для немногих лиц, заинтересованных в исторической справке.

Все события и разговоры, описанные ниже, имели место в реальной действительности.

Миф, антимиф и историческая справка имеют свою различную, данной ипостаси свойственную силу, полезность и объективность. Лучше их сильно не перемешивать; впрочем, их, как правило, пишут совсем разные люди. Так, материалы архива КГБ не являются органическим продолжением трудов «Краткий курс истории ВКП(б)» или «Архипелаг ГУЛАГ».

Кстати, название «Конец митьков» двусмысленное или даже неправильное: митьки с маленькой буквы и без кавычек — это мифическое массовое молодежное движение (эти митьки, подобные платоновским идеям, эйдосам, никогда не кончатся, не заболеют и не умрут), но сейчас пойдет речь о реальной группе художников, которая пишется с большой буквы и в кавычках. Так что: конец «Митьков». Впрочем, члены художественного объединения — «мирискусники», «круговцы» — тоже пишутся с маленькой буквы, пусть остается «Конец митьков».

Вернемся к Шопенгауэру. Поучительно видеть, что даже такой небожитель, как он, все нам растолковавший, то набрякнет (на Гегеля и его подельников), то приоттает, или даже взгрустнется ему, Шопенгауэру, вдруг растопырится без всякого предупреждения — самой своей личностью олицетворяя волю и представление.

Если в реальности от растопыренных и набрякших бегут подальше, то в литературе, издали, когда чужая воля не пышет жаром прямо в лицо, ими, напротив, интересуются, их приветствуют. Отсюда популярность всякой справедливо злобной литературы и публицистики.

Мне, может, тоже не мешало бы растопыриться, как Набокову, поднабрякнуть бы, как Виктору Топорову, а то с перекосом картина получается. Кругом молнии сверкают, все растопырилось и катиться в тартары — я сижу подсединке, как зюзя, «тихий, кроткий, сговорчивый Володя Шинкарев, который претендует разве на то, чтобы развлечь» (Любовь Гуревич).

Сейчас, наверное, растопырюсь.

Тридцать лет назад я был очарован Митей с первого взгляда — многие не поверят, что такое возможно, но многие меня поймут. Наша встреча случилась на дне рождения Олега Охапкина, когда мы уже были заочно знакомы, выставлялись вместе на большой, принципиальной (хоть и однодневной) выставке.

Митя блистательно рассказывал анекдоты, большей частью про Брежнева. Раздуется, глаза выпучит, говорит медленно, вязко, точно удлиняя каждую паузу в косноязычной брежневской речи. Никуда не торопился и использовал многочисленные повторы, не боясь, что внимание слушателя рассеется, а если какой торопыга устанет слушать — скатертью дорожка, так Митя сразу отсекал не свою паству.

Повторы в эстетике митьков — тема для будущего исследователя важнейшая; прервемся, чтобы ее обсудить.

Елизавета Петровна вспоминает молодость: «Пошла я на базар за капустой, а рубль за кушак заложила. Подошла к капустному ряду, а немка рот разевает: Бээ! Бээ! Я засмотрелась, глядь: батюшки! Рубля-то и нет! Что делать? Заплакала я, пошла к брату. Брат спрашивает: чего ревешь? Я ему говорю: пошла я на базар за капустой, а рубль за кушак заложила. Подошла к капустному ряду, а немка рот разевает: Бээ! Бээ! Я засмотрелась, глядь: батюшки! Рубля-то и нет! Брат говорит: ну, пошли к матери. Пришли к матери, мать спрашивает: чего ревете? Я ей говорю: пошла я на базар за капустой, а рубль за кушак заложила. Подошла к капустному ряду, а немка рот разевает: Бээ» Бээ! Я засмотрелась, глядь: батюшки! Рубля-то и нет! Мать говорит: делать нечего, пошли к отцу. Пришли к отцу, отец спрашивает: чего невеселые? И т.д.» Елизавета Петровна великолепно чувствует стиль! Это принцип орнамента стиль молодых, архаичных культур. Какой силой чреваты эти орнаменты, какая красота в двадцатичетырехкратных повторениях у Ремизова в «Царе Максимилиане»!

Это написано мною за четыре года до встречи с Митей — я купил в «Букинисте» «Царя Максимилиана» и, коли такие большие деньги потрачены, четыре рубля, надо их как-то отбить, надо на этом свою эстетику построить. И тут, не успел я в эстетике повторений разочароваться, — Митя предстает воплощением этой странной «молодой культуры». Вот одно из стихотворений, Митей написанных: