Сэм Хайес - Ябеда

— Эва, смотри, у тебя глаза закрыты! — фыркнула мисс Мэддокс, когда три дня спустя мы сгрудились над местной газеткой «Скиптон мэйл».

«Не закрыты, а зажмурены», — подумала я. Мне было пятнадцать, я уже все знала. За восемь лет, проведенных в детском доме, во всем успела разобраться. Жизнь тут напоминала слоеный торт, который нам давали только на Рождество. Мы, дети, были фруктовой начинкой в самом низу — переспевшие бананы и персики с коричневыми бочками. Вроде и не нужны никому — и выбросить жалко.

Я уже почти привыкла к исчезновениям Бетси. Ей было шесть, и она уже вовсю болтала. Главным образом о всякой ерунде. Она обреталась в придуманном мире — в раю, где родилась и жила до того, как попала в Роклифф.

В школу она не ходила. Записать-то ее записали, только продержалась она там всего два дня. Я к тому времени уже перешла в среднюю школу. И хотя прежде, чем сесть в свой автобус, я провожала ее в деревню, и целовала на прощанье у школьных ворот, и совала в карман лишнюю конфетку для перемены, она по-прежнему писалась, по-прежнему качалась на стульях, выдергивала себе волосы и кусалась.

Типичное антиобщественное поведение, сказали в школе, отправили Бетси назад, и один из воспитателей отлупил ее. Когда я пришла, она лежала, свернувшись, у себя на койке и походила на яблоко-падалицу: розовые щечки в ссадинах и кровоподтеках. А синяки на ногах выглядели как чешуя у дохлой рыбины. Я спросила ее, когда купала, почему она писает под себя?

Бетси вздернула худенькие плечики до ушей.

— Потому что могу.

Я отлично поняла, что она имеет в виду.

После купания мы пошли погулять. Было тепло. Мне хотелось побыть с ней вдвоем, собрать маргаритки, сплести венки, делать что-то простое и привычное.

— Моя мама умерла, — сказала я Бетси. — Только ужасно давно, я ее почти не помню.

На поле, за оградой участка, по которому мы с ней брели, паслись коровы. Когда Бетси была со мной, она ничем не отличалась от других детей. Тихая, ласковая и послушная. Мне она нужна была не меньше, чем я ей, — прикосновение к тому, кто знает.

Бетси подбежала к забору из столбов и перекладин, который отделял нас от десятков животных. Она мычала и, приставив ко лбу пальцы, делала вид, будто бодает забор. Мы были с ней одинаковыми — брошенные сироты, которые не чаяли дождаться, когда кончится детство, и упорно бодали головой пустоту. Единственная разница была в том, что я теперь об этом знала. Я утратила благодать детского неведения.

— У нее был рак, — сказала я. Бетси отыскала длинную палку, просунула ее через забор и ткнула в коровью лепешку. Туча мух взвилась и зароилась вокруг нас, Бетси взвизгнула. — А папу я не видела лет сто. Он женился на Патрисии. Ты про это знала, Бетси? — Она не слушала, но мне все равно нравилось с ней болтать. — А потом они разошлись.

Я всегда гадала: почему Патрисия молчала о том, что вышла замуж за папу? Стеснялась, наверно, того, что она моя мачеха, что у нее собственный сын, что он свободен и живет как все люди. «Только даром семья пропала, — думала я. — А у меня вообще никакой семьи».

В тот раз на обратном пути мы нашли Джеймса. В саду, на дереве. Шея багровая от веревки, лицо налилось кровью.

Его заметила Бетси и, сжав в ниточку губы, вытаращила огромные, как у коровы, глазищи. Вытянутое тело Джеймса медленно поворачивалось под самой толстой веткой яблони, ноги почти касались земли. Солнце пробивалось сквозь листву, и по лицу Джеймса прыгали зайчики. Я вскрикнула и рассыпала маргаритки.

— Нет, нет, нет!

Недоверчивые круглые глаза Бетси сузились в удивленные щелочки. Будто она углядела на том дереве эльфа, будто Джеймс, такой красивый и теперь недоступный, явился из тех же краев, что и она сама.

Мы постояли, каждая чуть-чуть завидуя тому, что он ускользнул от своих демонов. Он мучился кошмарами, но в свои шестнадцать стал достаточно взрослым, чтобы понять: все эти годы его терзали не видения.

Набравшись храбрости, мы приблизились — нас тянуло любопытство — и разглядели у него на шее глубокий шрам от врезавшейся веревки. Это был шнурок, скрученный из нескольких тонких бечевок и завязанный длинной толстой петлей. Мы смотрели не отрываясь.

— Он все заранее придумал.

Я тронула ботинок, черная кожа блестела на солнце. На нем были серые носки и темно-синие шорты, голени сплошь в синяках, как у Бетси. Я глянула ему в лицо: ничего общего с Джеймсом, бледным, застенчивым и тихим как мышка. Все думали, что ему не больше одиннадцати, а он был почти взрослым. Говорил высоким девчачьим голосом, и над верхней губой даже пушок не пробивался. Должно быть, ему едва хватило сил, чтобы залезть на дерево, но напоследок он доказал, что не трус.