Сэм Хайес - Ябеда

— А почему я должна их перечислять?

Бетси было почти пять лет. Она немножко умела считать и знала, что ее имя начинается с буквы Б. С учебой у нее было плоховато.

— Так полагается, — сказала я и сама задумалась. В самом деле, почему мы должны перечислять Его благодеяния? А если, к примеру, нечего перечислять — что тогда?

Потом я увидела, как Бетси один за другим загибает пальчики и беззвучно проговаривает знакомые числа. Подняв глаза к потолку, на пыльные дубовые балки, она складывала благодеяния, которыми наградил ее Господь.

— Сколько получилось? — прошептала я, когда запели первый гимн.

Бетси на секунду задумалась.

— Одно. Я много раз пересчитала, чтоб правильно было. — Она улыбнулась.

— Одно? — Я наклонилась к самому ее уху, и ее волосы залезли мне в рот. — Что это?

— Ты, — сказала она.

На протяжении недели воспитатели обещали нам за примерное поведение воскресный пикник. После службы, если мы были послушными, а погода хорошей, мы шли в тот край колокольчикового леса, где деревья разбегались вокруг полянки, заросшей травой. Как раз достаточно места, чтобы девочки разложили коврики, а мальчики собственными свитерами разметили площадку для крикета. Если воспитатели считали, что мы вели себя дурно, — а для этого довольно было провиниться хотя бы одному из нас, — не было ни клетчатых ковриков, ни пакетов с едой, ни приятного шуршания бумаги, когда разворачиваешь бутерброды, ни пластиковых стаканчиков с лимонадом, которые никак не хотели стоять на неровной земле, и никакого валяния на солнышке после еды. Надо было ждать по крайней мере еще целую неделю, чтобы впереди замаячила надежда на веселье.

Пикники случались, по моим подсчетам, примерно раз в месяц, не чаще. У нас было много хулиганистых мальчишек, из-за них воскресного удовольствия лишали всех. Когда же назначался очередной пикник, с нами отправлялись все воспитатели, даже те, которые вообще за нами не присматривали, а больше прятались по комнатам запретного коридора, носили темные костюмы и приглушенно беседовали о непонятном.

— Что такое «головоломка»? — спрашивала я у Патрисии.

— Загадка, — отвечала она.

— А «пере… пердеряга»?

— Передряга. Так говорят, когда попадешь в затруднительное положение. Неприятность.

— А что значит «изнасилование»?

Патрисия вскинула на меня глаза и с досадой захлопнула книгу, которую читала. Покачала головой и пошла к дубу, под которым устроились несколько воспитателей, как раз те, что мне так не нравились. Она села возле них и зашептала горячо, поглядывая в мою сторону.

Бетси забралась ко мне на колени и заснула. Она часто засыпала после пикника. Живот у нее был набит чипсами, пирожными и всякими вкусностями, которые не часто нам перепадали. Счастливое было время, эти воскресные дни после церкви. Если только никто не проштрафился на неделе, если только погода была хорошей, если только ночью я слышала сонное посапывание Бетси, если только никого не забирали.

Так я еще никогда себя не чувствовала. Может, заболела? Голова словно ватный ком, глаза не открываются. Это был «день конфет», я съела всего две штучки, остальные припрятала в тумбочку и вскоре после этого стала как пьяная, словно я — это не я, а кто-то другой. Я пошла и легла на кровать.

Проснулась глубокой ночью — музыка разбудила, и живот свело от голода. Я проспала ужин, проспала возню, сопровождающую укладывание на ночь, и все еще была в одежде. Что это? Кажется, раздались шаги? В полумраке я пригляделась к Бетси на соседней кровати: спит. Во сне у нее подрагивали веки.

— Кто здесь?

На полу лежала узкая полоска света от лампочки на лестничной площадке. Задернутые шторы чуть колыхались: окно за ними было открыто. Я никого не видела.

Внизу играла музыка, к нам в спальню долетали ее отзвуки. Опять у них вечеринка — визг и вскрики, перекрывая ритмичное буханье басов, взлетали над общим гвалтом, под который мы все научились засыпать. Воспитатели отводили душу. Зато как было здорово на следующий день, когда они еле таскали ноги и плевали на любые наши выходки.

Дверь вдруг открылась, в проеме возникли два черных силуэта. Я отчетливо видела, что это мужчины, один лысый, а у другого плечи шириной с дом. Я оцепенела и только таращила в темноте глаза, силясь узнать их.

— Кто здесь? — прошептала я.

По глазам полоснул луч фонарика, и чья-то рука легла на рот, загоняя мой крик обратно в горло. От руки пахло табаком, а от ее хозяина разило пивом. Вдвоем они стащили меня с постели, опутали руками, окутали чужими, противными запахами. Я отчаянно отбивалась, я лягалась, я бы и кусалась, да рот был зажат.