Сэм Хайес - Ябеда

— Ничего общего, небо и земля! Отвратное заведение в наигадостнейшей части Бирмингема. — Эдам снова усаживается. У него мужественное лицо, кудлатая шевелюра, обаятельная улыбка, и держится он мило, по-доброму.

— Признаться, я всегда думала, что интернаты для избранных и стоят бешеных денег. Если он был так уж плох, твои родители должны были пожаловаться.

— Фрэнки, это был не интернат. Это был детский дом. Меня отдали туда сразу после рождения, а потом то забирали, то снова возвращали. Родители были практически нищими. — На лице никаких эмоций. Эдам словно нацепил маску, только она норовит соскользнуть. — Какое-то время я жил с родителями, но по большей части — в детском доме. И совсем недолго в приемной семье.

— А где они сейчас, твои родители?

Он качает головой:

— Им было не до меня. Обычное дело — наркотики, криминал, насилие. У меня есть младшая сестренка, мне было уже четырнадцать, когда она родилась. Ее тоже отдали в детский дом, но в другой. Потом мне сообщили, что родители умерли, а связь с сестрой я потерял.

— Печальная история. — Я подливаю вина и придвигаю нарезанный сыр. Эдам берет ломтик, а я запихиваю в рот сразу два, чтобы не сорвалось с языка то, о чем потом пожалею.

— Теперь понимаешь, почему я начал с чистого листа на другом континенте? После детского дома пошел работать, пахал как вол и накопил на билет в Австралию. Мне повезло: я ходил в школу и получил аттестат, который и добыл мне место в педагогическом колледже.

Я киваю, раздумывая — зачем он вернулся в Англию? Спросить не успеваю: мы слышим пронзительный вопль.

— Что это?! — Эдам бросается к дверям, распахивает их.

Снова крик — и перед нами возникает бледная дрожащая фигурка в ночной рубашке.

— Лекси… — выдыхаю я.

Нина заглянула в окошко мастерской и, с трудом удерживая одной рукой поднос, открыла дверь.

— Ау! — негромко окликнула она.

Только бы Мик не заметил, что она рыдала.

Мик терпеть не может, когда кто-то неожиданно заходит и мешает работать, но ей необходимо увидеть его, хоть на несколько мгновений. И предлог вполне убедительный — принести обед, пока не пришла Тэсс.

Сосредоточенность Мика была видна в напряжении всех мышц, в сведенных плечах. Он нагнулся к холсту и положил на огромное полотно крошечный мазок белой краски.

— Искорка в глазах, — прошептала Нина. — Ты оживил ее.

Мик обернулся, вынул изо рта зажатую в зубах кисть и протяжно выдохнул, словно все утро удерживал дыхание.

— Хороша? — Он удовлетворенно хмыкнул.

На глаз упал темный завиток, и Нина невольно отметила ниточки седины. Она обожала смотреть, как работает муж — сосредоточенно, забывая обо всем. Вот и сейчас, только увидела его — и на душе стало легче, как она и надеялась.

— Я тебе обед принесла. — Нина опустила поднос на столик, сдвинув в сторону десятки скрученных и выдавленных тюбиков. В воздухе носились запахи льняного семени, скипидара и творческой фантазии. — Есть новости из той галереи, которая связалась с тобой по электронке? Они по-прежнему заинтересованы в твоих работах? — Нина старалась выглядеть и говорить как обычно. Перспектива дополнительной работы для Мика — это, конечно, здорово, но хватит ли у него сил на все?

Мик сунул кисточки в банку с голубовато-мутной водой.

— Предложили встречу. Я пытался дозвониться, но пришлось оставить сообщение.

— Как я рада, что тебя наконец-то начинают ценить по заслугам.

Нина вновь остановила взгляд на картине. По манере исполнения она несколько отличалась от его привычных работ. Во-первых, была более яркой. Отличительным признаком картин Мика были естественные, приглушенные тона с единственным цветовым акцентом. Здесь же предметы реальной жизни и реалистичный фон уступили место импрессионистской атмосфере с ноткой сюрреализма. Молодая обнаженная женщина выглядывала в балконную дверь. Под балконом — намек на уличную сцену, но лишь намек. Взгляд тотчас притягивали алые туфельки на ногах девушки.

— Мне очень нравится. — Нина поцеловала Мика в щеку. Зажмурившись, вдохнула знакомый запах и снова ощутила прилив облегчения и уверенности. Но Мик уже отстранился, ему не терпелось вернуться к работе. — Приятного аппетита, — сказала Нина, в душе мечтая остаться здесь до конца дней. — Увидимся.

Шагая к дому, Нина вновь почувствовала, как сердце споткнулось и застучало с перебоями. Только вернувшись на кухню, она снова вытащила из кармана заколку. Встав перед зеркалом, приколола клубничку к светлым волосам на виске — и не сдержала стона. Зрение, затуманившись по краям, сыграло злую шутку — из зеркала на Нину смотрел кто-то совсем другой.