Сэм Хайес - Ябеда

— Не смей! Ты, ублюдок! — хриплю я.

Бернетт на мгновение отворачивается, и я кидаюсь к Мику.

— Назад, паскуда, — скрежещет он.

Где тот глубокий, насыщенный тембр, в который некогда я влюбилась без памяти? Нынешний голос Мика почти убивает, лишает последних сил. А силы нужны, чтобы понять и принять, кто он и что он. Словно чужими глазами я смотрю на него и вижу, как те самые руки, которые прежде защищали дочь, теперь готовы убить. Джози с обезумевшим взглядом лягается, кусается. Сквозь кляп рвется жалобный вопль. В отчаянии она со всей силы топает по отцовской ноге.

— Стой смирно, Джози. Перестань драться! — Если он разожмет пальцы, она сорвется.

Эдам за плечи поворачивает меня к себе:

— Что происходит, Фрэнки? Ты говорила… это ведь твой муж.

— Картины, — задыхаясь, выдавливаю я.

— До поры до времени ты, Нина, была отменным прикрытием. Где еще так надежно затаишься, как не под боком у охраняемого свидетеля? — скалит зубы Мик. — Да только появился он. — Мик зыркает глазом на Бернетта.

— Два по цене одного, — подает голос Бернетт, а у самого смятение на лице — не может решить, к кому подступиться с ножом. — Когда знакомый фараон дал мне наводку на ее адресок, я и не рассчитывал на такой подарок — отыскать заодно и тебя. Ее муж! Кто бы мог подумать. Кисть в руке, готов принимать заказы. Не ждал небось, что я разрушу твое любовное гнездышко?

Я перестаю слышать. И чувствовать. Действую как во сне. Машинально. Хладнокровно.

…Сейчас проснусь и окажется, что я бегу к человеку, которого любила, в котором двадцать лет души не чаяла, от которого родила дочь. И я обхвачу его за шею, прижмусь губами к его губам, вдохну запах его кожи…

Я отскакиваю от Бернетта, еще не зная, что сделаю. Нож вспарывает кожу на руке, но боли нет. И вдруг все переворачивается, я со всего маху лечу головой на бетон. Кулак Бернетта сбил меня с ног.

— Давай ее сюда, ко мне! — надсаживается Мик.

Среди зевак поднимается крик… взвизгивает женщина… мужской голос требует немедленно прекратить.

— Эдам! — Я поднимаюсь, и голова взрывается болью. — Он убьет Джози!

— Пошевеливайся! — рявкает Мик.

— Не делай этого, Мик. Она и твоя дочь!

Он сверлит меня взглядом:

— Покажи, что ты ее любишь. Давай, иди, займи ее место.

— Хорошо… — Я подхожу к ограде. — Ты ведь тоже ее любишь? — Все минувшие годы проносятся между нами. Он даже не вздрагивает. — Ты ведь на самом деле не хочешь этого, Мик. — Я спокойна, глаза абсолютно сухие. — Прошу тебя, не делай этого, отпусти свою дочь.

Я жду искры жалости, проблеска раскаяния. Но их нет. Напротив — теперь он еще холоднее, еще злее. Джози на расстоянии его ладони от смерти. Она дрожит, всхлипывает, глазами умоляет меня спасти ее.

Эдам, воспользовавшись моментом, делает рывок. Сцепившись, они с Бернеттом катаются в пыли у меня за спиной. Это подталкивает Мика.

— У тебя последний шанс — или она сдохнет! — Побагровевший, мокрый от пота, он страшен.

— Я иду!

Не помня себя от страха за дочь, я взбираюсь на ограду и перелезаю за решетку. Однажды я это уже проделала, сделаю и теперь. Только на этот раз по ту сторону не будет жизни, — во всяком случае, не для меня. Никому не пережить падения при отливе. Все закончится очень быстро.

— Только, пожалуйста, отпусти ее. — Слова рвутся из меня вместе с остатками воздуха. Я цепляюсь за прутья. Ноги дрожат.

И вдруг сирены. Поначалу — далекий приглушенный звук, но он приближается и скоро делается пронзительно-нарастающим.

— Сука, полицию вызвала! — Мик, перехватив руку, которой держит Джози, пихает ее. Одна нога Джози срывается. Мик инстинктивно хватает ее за куртку. Руки Джози связаны, самой ей нечем держаться.

— Нет, нет! Это не я! — кричу я в ответ. Нельзя выводить его из себя. Если Эдам не удержит Бернетта, нас с Джози в считанные секунды столкнут с моста. — Это кто-то из них! — мотая головой в сторону собравшейся толпы. Почему никто не поможет нам? — Слушай, Мик, все еще можно исправить, только отпусти Джози. Мы с тобой все обсудим. Тебя не посадят, я буду тебя защищать, мы ведь одна семья, правда?

Какая мука — произносить эти слова.

На секунду его глаза оживают, вспыхивают искоркой тепла. Мне кажется, он хочет что-то сказать… Но сквозь прутья ограды к нему продирается напуганный сиренами Бернетт. Эдам, пошатываясь, поднимается с земли, утирает кровь под носом.

— Я в тюрягу больше не сяду! Нет! Черта лысого! — истошно вопит Бернетт. — Тебе сошло с рук, когда ты выпустил кишки той соплячке в церкви. Теперь твоя очередь мотать срок!