Герман Кох - Ужин

— А сейчас вся школа узнает еще кое-что. Стараниями Сержа.

— Я об этом постоянно ему твержу. Что Рик и так страдает из-за отцовской известности. А теперь отец хочет втянуть его и в эту свистопляску, из которой ему уже никогда не выбраться.

Я подумал о Бо, приемном сыне из Африки, который, по мнению Бабетты, и мухи не обидит.

— Мишел как раз не утратил того, что ты называешь непринужденностью. Конечно, у него нет знаменитого отца, но все же… Происшедшее его не мучает. Иногда я даже тревожусь оттого, что он, похоже, не понимает, к каким последствиям может привести этот инцидент, имея в виду его будущее. В этом он сущий ребенок. Беззаботный ребенок, а не страдающий, рано постаревший взрослый. Мы с Паулом тоже бились над проблемой: как внушить ему чувство ответственности за свои поступки, не отняв у него детской невинности.

Я посмотрел на свою жену. «Мы с Паулом…» Давно ли мы с Клэр еще полагали, что другой ни о чем не догадывается? Час назад? Пятьдесят минут? Я перевел взгляд на нетронутый десерт Сержа: так же как по кольцам на стволе дерева можно определить его возраст, по растаявшему ванильному мороженому можно, наверное, измерить истекшее время.

Я посмотрел в глаза Клэр, в глаза женщины, символизировавшей для меня счастье. Без жены я бы ничего не достиг в этой жизни, говорят сентиментальные мужчины (как называют сами себя мужчины неуклюжие), в действительности подразумевая лишь то, что их жены вытирают за ними грязь и в любое время суток подают им кофе. Так далеко я заходить не стану: без Клэр я бы многого не достиг.

— Мы с Клэр настаивали на том, чтобы Мишел продолжал жить своей жизнью. Мы не хотим навязывать ему чувство вины. Конечно, он виноват, но и бездомная, забравшаяся в кабину банкомата, тоже не без греха. Вокруг только и слышишь: современная молодежь отбилась от рук. Никто никогда не говорит о бомжах, слоняющихся где попало. Судьи, желающие наказать молодых в назидание другим, пекутся о собственных детях. Которых, возможно, тоже не могут удержать в узде. Мы не хотим отдавать Мишела на растерзание толпе, жаждущей крови, той толпе, которая ратует за введение смертной казни. Мишел нам слишком дорог, чтобы принести его в жертву животным инстинктам масс. Кроме того, он и сам не допустит этого, потому что слишком умен.

Клэр не отрываясь смотрела на меня, пока я произносил свой монолог. Ее взгляд и улыбка, которой она меня одарила, тоже были составляющими нашего счастья. Счастья, которому по плечу любые трудности, счастья, способного устоять под натиском посторонних.

— Это правда! — сказала Клэр, поднимая руку со своим мобильником. — Я собиралась позвонить Мишелу. Который час, ты сказала? — обратилась она к Бабетте, нажимая на кнопку и продолжая смотреть на меня.

И снова Бабетта посмотрела на дисплей своего телефона и назвала время.

Не буду говорить, сколько в тот момент было времени. Точное время порой оборачивается против тебя.

— Привет, солнышко! — сказала Клэр. — Как у тебя дела? Не скучаешь?

Я взглянул на лицо моей жены, которое всегда озарялось особым светом во время телефонных разговоров с нашим сыном. Сейчас она смеялась и говорила бодрым голосом, но лицо не сияло.

— Нет, мы еще выпьем кофе и через час будем дома. Так что ты еще успеешь убраться. Что ты ел на ужин?

Она слушала, кивала, несколько раз сказала «да», «нет» и со словами «Пока, солнышко» нажала «отбой».

То ли по ее несияющему лицу, то ли из-за того, что она и словом не обмолвилась о нашей с сыном встрече в саду ресторана, я сразу догадался, что перед нами был разыгран спектакль.

Но для кого предназначался этот спектакль? Для меня? Вряд ли. Для Бабетты? Но с какой целью? Клэр дважды спрашивала о времени, словно хотела заставить Бабетту запомнить этот момент.

Папа ничего не знает.

А папа вдруг взял да узнал.

— Эспрессо для… — Это была одна из официанток, одетых в черное. В руке она держала серебряный поднос с двумя чашечками эспрессо и двумя крошечными рюмочками граппы.

Пока она расставляла перед нами чашечки и рюмочки, моя жена выпятила губы, как для поцелуя.

Посмотрев на меня, она чмокнула воздух.

Не так давно Мишел написал сочинение по истории на тему смертной казни. Поводом к работе послужил документальный фильм про убийц, которые, отсидев положенный срок, возвращаются в общество и тут же совершают новое убийство. Свое мнение в фильме высказывали сторонники и противники смертной казни. Один американский психиатр утверждал, что некоторых людей вообще нельзя выпускать на свободу. «Нам следует принять тот факт, что среди нас есть настоящие чудовища, — сказал психиатр, — которым ни при каких условиях нельзя смягчать меру наказания».