Джала Джада - Сократ и афиняне

Чуть замешкавшись, «старик» поднял голову, внимательно оглядел меня снизу вверх, ибо я был на две, а то и на три головы выше его, скупо улыбнулся и мягко повторил:

— Поел, говоришь? Давай, продолжай!

Я сначала не понял; поняв, решил, что это шутка; когда от удара под колено сзади оказался стоящим на четвереньках, дошло, что всерьез. Пойми, дочь, жизнь самый суровый, но и самый мудрый учитель. В те несколько секунд, пока я падал, как подрубленный, балансируя назад-вбок, прямо-вниз, я осознал просто, ясно и до конца, что никто не шутит, что стоящие вокруг «старики», многие из которых, возможно, меня видят впервые, и я их не знаю, никогда потом и не вспоминал никого из них, будут жестоко меня бить только за то, что я молча, послушно и без отрицательных эмоций не делаю то, что прикажет этот «дохляк-старик» в такой же солдатской форме, как и я. Могут даже серьезно искалечить, сделать инвалидом, если вдруг вздумаю сопротивляться, драться. Ходили слухи, что бывали и смертные случаи. Родителям сообщали, что «геройски погиб при выполнении служебного долга». Армия не любит выносить сор из избы.

— Ну, салажка, чисть лапой и обсоси свои пальчики, — он отступил на шаг назад, великодушно предоставив возможность лишь макнуть палец в собачье г…

Этот шаг назад одновременно был и позицией для удара сапогом по лицу, если бы я задержался еще на секунду. Жизнь она такая, какая есть, и принимать ее надо спокойно, с той нормой эмоций, которые в данной ситуации допустимы. Я стал философом-стоиком именно тогда, когда стоял на четвереньках. Абсолютно безо всяких эмоций, словно брал в руки пластилин в школе, без обиды, без злобы, без брезгливости, обычно, буднично, спокойно я воткнул палец глубоко в г…, помешал, покрутил там, не спеша, чем вызвал смех и уже прощение у большинства окружавших меня старослужащих. Поднимаясь с колен, засунул палец в рот и аккуратно обсосал без кривляния, не юродствуя, не изображая ложного удовольствия, но и не морщась. «Старик-мерзляк» подозрительно посмотрел на меня, подошел ближе:

— А ну покажь культяпу!

Я вынул палец изо рта и сунул ему сжатый кулак с обсосанным очень чисто указательным пальцем под нос. Он понюхал и, сморщившись от вони, отдернул голову:

— Вкусно? Шо хошь?

Кто-то из расходящихся по своим делам солдат-третьегодок, посчитав, что инцидент исчерпан, и что салага проявил требуемые неформальным уставом подчинение и послушание, вяло и скучно бросил на ходу:

— Оставь его, Сотерчук.

Фамилия «старика-пупсика» была Сотеругин. Он вытер оставшееся на сапоге дерьмо об траву и ушел со всеми. Я молча постоял еще некоторое время, пока никого в курилке не осталось. Сел на скамейку, удивляясь, что испытываю скорее радость, что все это кончилось, чем обиду, унижение или злость. Не возникло тогда и желания мести. Более того, потом мы прослужили с этим «стариком-карликом» бок о бок почти целый год. Общались без ненужных эмоций — как положительных, так и отрицательных. Кажется, что ни он, ни я даже и не помнили о том, обычном для отношений солдат-разногодок, событии. Да и сейчас вспоминаю и рассказываю об этом только для того, что в жизни ко всему нужно относиться соответственно ситуации и обстоятельствам. То, что оскорбительно и унизительно при одних обстоятельствах, при других нужно воспринимать просто как обычную житейскую данность. Жизнь свела, и жизнь развела — он дембельнулся, а мне еще предстояло служить два года. Когда я стал «стариком», то вел себя не лучше, а порой, возможно, даже хуже. Из сказанного еще один вывод: события жизни, в том числе и унизительные, сами по себе ничему не учат, если их воспринимать без драм и ненужных в тех условиях эмоций. И я о нем спокойно забыл, думалось, навсегда. И вероятно, действительно бы со временем совсем забыл, как о многом другом — и хорошем, и дурном. Когда ты вынужден жить в навозе, когда нет выбора или выбор — смерть, то настоящая сила в том, чтобы не драматизировать ситуацию без крайней нужды, не идти на поводу у эмоций. Тогда необходимо чувства отложить на потом, и думать, как вылезать из г…

— И как же ты вылез? — со смесью сочувствия и сожаления, презрения и недоверия спросила Марфа.

Мучин внимательно и хитро посмотрел на дочь, как будто испытывая. Ему польстил оттенок недоверия в интонации дочери. Она, знающая отца лучше всех других людей на свете, не поверила, засомневалась. Потому Руслан Баянович и посмотрел так на дочь, пытаясь понять, чему она не верит. То ли тому, что такое событие вообще было, то ли тому, что отец способен так унизиться. Трудно было понять.