Йоханнес Зиммель - Любовь — всего лишь слово

Он отворачивается и отвечает мне сдавленным голосом:

— Как раз в этом мое проклятье. Какой бы она ни была — пусть даже еще хуже, много хуже, я… я… я все равно люблю ее…

Он убегает в дом.

Постояв еще чуть-чуть на улице, я иду вслед за Вальтером и заглядываю в комнату, где живут Рашид, Али и мой «брат». Али и Ханзи сидят на своих кроватях тихо и торжественно, а маленький хрупкий принц, стоя коленями на молитвенном коврике, читает свою вечернюю суру:

— В имя всемилостивейшего Аллаха! Слава и хвала Аллаху, властелину всего живущего на свете, доброму всемилостивцу, правящему в судный день! Лишь тебе одному мы хотим служить и к тебе одному мы взываем о помощи. Так веди же нас праведным путем. Путем тех, кто удостоился твоей милости, а не тропой гневящих тебя или заблудших…

Он три раза низко кланяется, затем поднимается и скатывает коврик, улыбаясь мне. Ханзи тоже улыбается и мало-помалу от этой улыбки моего «брата» во мне поднимается страх. Что ж, придется сделать это. Недавно в лесу он поставил ультиматум, и мне придется выполнить его, иначе я подвергну опасности Верену Лорд; мне придется выполнить его, как бы больно при этом не было Рашиду.

Скажите мне, что это за жизнь такая, когда один человек вынужден делать больно другому? Прекрасна ли она?

Как бы не так.

Все три мальчика смотрят на меня: Ханзи и Рашид с обожанием и страстным желанием видеть во мне друга, а маленький негр, страдающий комплексом превосходства, — с глубочайшим презрением. (Какое счастье, что по крайней мере с этим у меня не будет трудностей!)

Рашид улыбается.

Ханзи улыбается.

Али жалуется мне:

— Что за свинарник здесь у вас! Я выставил свои ботинки в коридор, чтобы их почистили, а этот Хертерих…

— Господин Хертерих…

— Что?

— Его положено называть господин Хертерих, ясно тебе?

— Не смеши! Еще чего — называть его господином! Тоже мне господин! Да он и пятисот марок в месяц не зарабатывает.

— Если ты не будешь называть его господин Хертерих, я скажу шефу.

— Ябеда!

— Называй меня, как хочешь. Так что там у тебя произошло с господином Хертерихом?

— Он сказал мне, я сам должен чистить ботинки.

— Он совершенно прав. Все сами чистят свои ботинки.

— Но не я! Я никогда в жизни этого не делал! Дома у меня был на то белый слуга.

— Ага, — говорю я, — но здесь ты не дома. Здесь у тебя нет белого слуги. И ты сам будешь чистить свою обувь.

— Ни за что!

— Ну так и ходи в грязных ботинках. Мне-то все равно, если тебе самому не стыдно! А еще называется сын короля!

Это действует.

Он смотрит на меня несколько мгновений сверкающими глазами, вертя в руках свой золотой крест, висящий на массивной золотой цепи на шее, потом говорит что-то на своем африканском языке (наверняка что-то не особо лестное), бросается в постель, отворачивается к стене и натягивает на голову одеяло.

Теперь наступает самый неприятный момент. Но я вынужден это сделать. Иначе я подвергну опасности Верену.

Я даю калеке руку и говорю:

— Приятного сна, Ханзи. — И иду к двери.

Обернувшись я вижу, что Ханзи смотрит мне вслед с выражением триумфа на лице. Он победитель. Горбатый победитель. Вечно забитый, высмеиваемый, презираемый — он сегодня вечером победитель. Поэтому он так и сияет.

А рядом с ним стоит, понурившись, маленький принц, все еще с молитвенным ковриком под мышкой и смотрит на меня печально-печально своими влажными, темными глазами с длинными ресницами. Я побыстрее захлопываю дверь.

Я иду в ванную, становлюсь под душ и долго моюсь с мылом, потому что торопиться мне некуда. Сейчас 21.30. А Верена велела мне выйти на балкон в 23 часа.

После душа иду в свою комнату. Снова крутится проигрыватель, звучит второй концерт для фортепьяно с оркестром Рахманинова. Вольфганг и Ной уже лежат в своих постелях. Оба читают. Когда я вхожу, они смотрят сначала на меня, потом друг на друга и ухмыляются.

— Что вы находите смешным?

— Тебя.

— Почему?

— Потому что ты смешной, — поясняет Ной. — Ты смешно ходишь, смешно говоришь, смешно заявляешься поздно домой. Сегодня у тебя вообще смешной день. Причем я нахожу тебя более смешным, чем Вольфганг.

— Почему?

— Потому что мы побились об заклад.

— Не думай только, что я нахожу его менее смешным, потому что проспорил тебе десять марок, — говорит Вольфганг.

— А что за спор?

Ной снова ухмыляется:

— Удастся ли Шикарной Шлюхе закадрить тебя в первый же день.