Йоханнес Зиммель - Любовь — всего лишь слово

Но я-то не настолько беден!

С помощью хозяина и обрывков латинского, английского, итальянского и немецкого мне удается уяснить, что для того, чтобы послушать три песни, нужно бросить в автомат монету в сто лир. Я даю девочке, уже умеющей читать, сто лир. Реакция на это несколько неожиданная, но вполне логичная. Разгорается невиданный сыр-бор! Какие песни выбрать? Поднимается несусветный шум…

Но вот через улицу переходит Верена. Следует драматическое объяснение по-итальянски. Верена дает всем детям по сто лир. Теперь каждый может послушать свою любимую песню.

A мы со своими бокалами возвращаемся к маленькому столику на террасе у самой воды. В тот момент, когда мы усаживаемся, раздается первая песня, да так громко, что ее приходится слушать всему поселку — так громко, что с ума можно сойти: «Sull'eco del concerto…» [177] Под отзвук концерта ( ит. ).

— Наш концерт, — говорит Верена.

Мы слушаем молча. Мы сидим и смотрим друг на друга, пока не смолкает песня. Рыбацкие лодки выходят в море. Они подняли паруса, и паруса окрашиваются багровым цветом в лучах заходящего багрово-красного солнца. В моей жизни еще никогда не было такого дня.

— В моей жизни еще никогда не было такого дня, — вдруг произносит Верена.

Молчание. Веренины глаза смотрят вдаль.

— О чем ты думаешь? — спрашиваю я.

— Я подумала, что, если бы мне пришлось умереть прямо сейчас, в сию минуту, я умерла бы такой счастливой, как еще ни одна женщина до меня.

Багровым, кроваво-красным окрашены паруса лодок, безмолвно скользящих в море.

Возможно, что все это от того лишь, что у меня совесть не спокойна, но, начиная с самого моего прибытия на Эльбу, меня преследует ощущение, что за Вереной и мной кто-то постоянно наблюдает, следует за нами по пятам. Нет, ни разу у меня не было основания сказать: «Ага, вот он! Эй, вы! Чего вам надо? Проваливайте, а то получите по зубам!» В том-то и дело, что все не так.

Каждый день мне встречаются сотни людей. Он где-то среди них. Где? Кто? Как он выглядит? Я полагаю, что это мужчина. Но может, и женщина? Или мужчина с женщиной? Но, как я сказал уже, все это, возможно, от неспокойной совести — одно лишь больное воображение. Поэтому я и ничего не говорю Верене. Но у меня ощущение, такое вот ощущение…

Касацция — крохотный поселок.

Семья Мортула принимает меня в свой клан как своего. Я с ними ем и пью. Дедушка Ремо, которому около восьмидесяти, великолепный тип, рассказывает разные истории. Он долго работал в Германии. У него есть присловье, которое он любил повторять: «Dio ci aiuteria — Бог нам поможет». Семейство Мортула — просто огромно. Здесь и кузины, и дядюшки с тетушками, двоюродные братья и двоюродные братья двоюродных братьев. Все они живут не только в побеленном известкой двухэтажном доме, но и в различных пристройках, в подвале и на кухне — в страшной тесноте. По три-четыре человека в маленькой каморке. Потому что самые лучшие, большие и хорошо обставленные комнаты предназначаются для отдыхающих!

Хозяина дома зовут Антонио. Он владелец маленькой автозаправочной станции. Но одной только бензоколонкой он не может прокормить такую ораву. Я спросил Антонио о делах. Он сказал, что сезон плохой. Не только плохо идет бензин, но и комнаты, которые он так старательно приготовил для туристов, чаще всего пустуют. Иногда сюда забредают туристы. Но им недостает здесь комфорта. Через пару дней они съезжают. И это несмотря на то, что над домом горит неоновая вывеска «Гостиница Мортула». Антонио клянет все. Дедушка Ремо говорит: «Dio ci aiuteria».

Я быстро учусь итальянскому. Точнее говоря, мой итальянский ужасен, но многое я уже понимаю. И еще я работаю над своей рукописью, дописываю свою книгу. Стол, за которым я работаю, стоит у окна. Я вижу море, уходящие и приходящие корабли и знаю: через пару часов я выйду на пляж, и там будет Верена на своей моторной лодке. Мы уплывем в море и будем любить друг друга под голубым небом, далеко-далеко от всех людей.

Теперь в распоряжении Верены только несколько часов, а уже не целый день, потому что вернулся ее муж. Ей приходится еще уделять время и Эвелин. Но нет дня, когда бы мы не встречались, не любили друг друга. На веревках за бортом всегда висят бутылки вина. Мы пьем. Никогда еще я не пил так много. А теперь вот пью. Мне кажется, что это дурной знак. Даже когда мы с Вереной вдвоем в море и очень-очень счастливы, она говорит: «Эх, быть бы всегда пьяной!» Вот уж не знаю…

Слава Богу, что Эвелин почему-то боится моторной лодки. Слава Богу, что господин Манфред Лорд, когда он на Эльбе, либо занят по горло, либо спит целыми днями под пиниями, растущими за стеклянным домом, изнуренный своими коммерческими делами. Слава Богу, что у Верены есть моторная лодка и чуть ли не каждому на острове известно, что она на ней просто помешана. И никто не обращает особого внимания на то, что она носится на ней по морю. Когда мы приближаемся к виллам, где живут знакомые, мне приходится ложиться на дно лодки, но чаще мы заплываем так далеко в море, что никому нас не узнать. Там мы пьем вино, прыгаем с лодки в воду, а затем делаем это самое. Еще я читаю Верене то, что я написал, и она говорит, что получается хорошо.