Йоханнес Зиммель - Любовь — всего лишь слово

— Ужасно.

Она не замечает ни красных гвоздик, ни шампанского. Верена подходит к окну и смотрит на улицу. За окном густонаселенный дом с самыми дешевыми квартирами, небольшой кусок Восточного парка с замерзшим озером, по которому дети катаются на коньках, магазинчики с дешевенькими товарами.

— Ужасно, — говорит она.

Ясное дело: городское предместье.

Я включаю свет, задвигаю занавески и откупориваю шампанское. Все это время Верена стоит, повернувшись лицом к стене у батарей. Я приношу ей бокал и говорю:

— Сними хотя бы пальто.

На ней красный свитер, и я рад этому.

— Чему ты радуешься?

— Тому, что на тебе красный свитер.

Шампанское плохое. Она этого не говорит, это говорю я.

— Ах, — возражает она, — какое это имеет значение? Спасибо за гвоздики.

Она входит в ванную, осматривает все и качает головой. Потом возвращается, наливает себе еще один бокал, выпивает залпом, а потом одним махом еще и третий.

— Ну, — говорит она. — Иди ко мне. Скорей.

Она стягивает через голову свитер. Расстегивает юбку. Снимает чулки. Я, уже скинув с себя все, забираюсь в широкую постель. Пододеяльник еще влажный после стирки. За стенкой раздаются кашель и мужской голос. Затем начинает смеяться девушка, она хохочет долго и визгливо. Затем следуют самые разные звуки.

Верена сидит полураздетая. Она обратила внимание на огромное зеркало. Она тянет за шнур. Зеркало меняет положение.

— Как изобретательно, — говорит она.

— Не смотри туда. Мы потушим свет. А в следующий раз я принесу приемник, чтобы заглушить все эти звуки.

Верена раздевается догола, ложится рядом со мной, мы целуемся. Когда я начинаю ее гладить, она каменеет.

Я знаю: это все.

— Не сердись на меня, мое сердечко.

— Да, нет, что ты, — говорю я.

Сквозь щели занавесок пробивается немного дневного света, где-то льется вода, потом снова кашляет мужчина, и снова смеется девушка.

— Не имеет смысла… Ведь мы не хотим обманывать друг друга. Здесь… здесь мне пришлось бы играть театр.

— Не надо ничего объяснять.

— Но я хочу… Я должна… Помнишь, как ты бесился первое время, когда я говорила, что я шлюха?

— Да.

— Я… я всегда говорю это просто так. Не вполне серьезно. Я кокетничаю. Несмотря на все, у меня о себе еще очень хорошее мнение. Насчет шлюхи я говорю для того, чтобы мне возражали, чтобы мое хорошее мнение о себе подкрепляли другие люди.

Кто-то проходит по коридору мимо нашей двери.

— Сегодня я впервые действительно почувствовала себя шлюхой. Это правда. Я еще никогда так себя не чувствовала! Еще никогда! Даже с зажравшимися жлобами в свои самые поганые времена. И это притом, что я очень хочу этого. Но не выходит. Ты понимаешь меня?

— Да.

— Оливер…

— Пошли. Пошли отсюда. И побыстрей.

Я включаю свет. Мы торопливо одеваемся. (Мужчина говорит. Девушка смеется. Плещется вода.)

— Здесь мы уже никогда не будем встречаться. Я сделал ошибку.

— Нет, это моя ошибка, — говорит она.

— Прочь, скорей прочь отсюда, — говорю я, открывая дверь.

В покинутом номере остаются красные гвоздики, чистые полотенца, плохое шампанское. По лестнице мы сбегаем так, будто за нами гонятся. Я возвращаю портье ключи.

— Вы уже уходите? Но вы оплатили номер на три часа. Вам не понравилось? Что-нибудь не…

Но мы уже на улице.

Мы идем на расстоянии. Не смотрим друг на друга. Внезапно Верена останавливается, снимает очки и прячет их. Она глядит на меня своими громадными черными глазами так, будто никогда не видела меня раньше.

— Верена, что с тобой? Пошли дальше!

Своим прокуренным, хрипловатым голосом она говорит:

— Теперь я знаю, в чем дело.

— Ты о чем?

— Почему ничего не получилось.

— Почему?

Чужие люди. Кричащие дети. Продукты за замерзшим стеклом, витрины. Машины. Их гудки. И снег, снег, снег!

— Так почему?

— Потому что я в тебя влюбилась. Я люблю тебя, Оливер. Ты добился своего. Добился-таки.

На улице Зандвег мы находим старомодное кафе. Лысый маленький официант в засаленном фраке, шаркая ногами, подходит к нам. Стекла окон едва пропускают свет, электрическое освещение — слабое, на столешницах из поддельного мрамора многочисленные круглые следы чашек, блюдец и стаканов. Два пенсионера играют в шахматы, третий мужчина наблюдает за игрой.

— У вас есть коньяк? — спрашиваю я официанта.

— Да.

— Приличный? Французский?

— Надо сначала посмотреть, сударь…

Шаркая, он удаляется. Янтарного цвета кошка с густой шерстью подходит и трется о мою ногу. Верена крепко держит меня за руку. Мы продолжаем глядеть друг на друга.