Йоханнес Зиммель - Любовь — всего лишь слово

Я стою в той же самой кабине, что и в сентябре, когда через маленькое окошечко впервые увидел Верену, целовавшую Энрико Саббадини. Между тем Энрико получил отставку. Между тем Верену целую я. Братцы, как бежит время…

Пока господин Коппенхофер исследует мои туалетные принадлежности и рубашки, мысли мои обращаются к Геральдине. Сегодня до обеда я позвонил в больницу и пожелал ей всего самого наилучшего. Она едва могла говорить — настолько была взволнована. Я едва мог говорить, ибо не знал, что сказать.

Ей лучше. Еще до праздников ее перевезут на квартиру, которую сняла ее мать. Там она будет продолжать лежать. Гипс пока что снимать нельзя. Но я могу ее навещать.

— Я так рада этому! И ты тоже?

— Да, Геральдина.

— Мне нельзя много говорить. Но мне хотя бы посмотреть на тебя.

— Да, Геральдина.

— Я люблю тебя. Я люблю тебя. Не говори сейчас ничего, чтобы не лгать. Но ты придешь меня проведать?

— Да, Геральдина.

— Сразу после Нового года?

— Да, Геральдина.

— Квартира, которую сняла моя мать, — на Кельстеррадштрассе. Номер 37. Запиши.

— Да, Геральдина.

— Квартира принадлежит фрау Беттнер. Предварительно позвони! Ты все записал?

Она называет еще и номер телефона.

— Да, Геральдина.

И так далее в том же духе. Я мог бы вместо себя включить магнитофонную запись.

Я ей послал цветы.

Можно ли ей много говорить или нет, но после Нового года мне надо идти к ней. И сказать, что все кончено. Мне очень жаль. Честно. Но я должен это сказать. Должен, должен, должен.

Как долго я еще могу…

Что?

А-а, это господин Коппенхофер обращается ко мне.

Он вновь извиняется, а затем просит меня раздеться, поясняя, что всего лишь выполняет свой долг, а я уверяю его, что абсолютно его понимаю. Каждый раз одно и то же…

«Бонанза» выруливает на взлетную полосу. Тедди одел ларингофон и слушает команды диспетчерской службы. Он запускает моторы на полные обороты и добросовестно, как и положено перед стартом, проверяет, как что работает.

Когда я вышел из таможни, он, сияя, захромал мне навстречу.

— Я так рад вас снова видеть, господин Оливер!

Какое у него светлое, порядочное лицо. Он взял у меня сумку, только что тщательно обследованную господином Коппенхофером, и тащит ее к самолету.

И вот мы взлетаем.

— O'kay, tower. This is Two-one-one-one-zero. Repeat: all clear. J'm taking off [143] Хорошо, диспетчерская. Я 2–1−1−1–0. Я 2–1−1−0. Повторяю: полоса свободна. Взлетаю ( англ. ). , — докладывает Тедди диспетчеру.

Я сижу за его спиной. Он выжимает обе педали газа. Машина начинает разбег, катится все быстрее и быстрее, отрывается от земли, поднимается в воздух и тут же входит в облака. Они очень низко висят над землей.

Еще какое-то время Тедди поддерживает связь с диспетчерской аэродрома, а затем ведет машину по компасу до следующей аэронавигационной точки, а я опускаю черную занавеску между нами, чтобы не слепить его, когда зажгу в кабине свет, поскольку сейчас, при облаках, в кабине темно. Неспокойный полет. Машина то и дело проваливается в воздушные ямы или начинает «плавать». Мы разговариваем через занавеску.

— Жаль, но подняться выше не могу, — говорит Тедди. — Над нами очень плотное движение.

— Со мной все в порядке.

— В баре коньяк и виски.

— Да, пожалуй, выпью чего-нибудь, — говорю я и открываю шкафчик из красного дерева, находящийся в кабине. В нем бутылки и стаканы в специальных зажимах. Есть даже маленький боченочек, полный кубиков льда. Вот какой утонченный человек мой отец, который хочет изгнать мою мать в сумасшедший дом, который живет под плетью тети Лиззи, который надул Федеративную Республику на 12,5 миллиона марок. Я наливаю себе выпить, снова занимаю место за спиной у Тедди и жду, когда он закончит говорить со следующим аэронавигационным пунктом. После чего тоже надеваю ларингофон.

— Тедди…

— Да?

Я не спрашиваю его, хочет ли он выпить, за штурвалом он никогда не пьет. Я спрашиваю его:

— Как дела в Люксембурге?

Его голос звучит из наушника:

— Я… я не хотел бы об этом говорить, господин Оливер.

— Тетя Лиззи — королева, так?

— Я в самом деле…

— А моя мать опять в санатории. Уже полтора месяца. Сколько ей еще там на сей раз оставаться?

— Врачи обеспокоены, господин Оливер. Милостивая госпожа все больше уходит в себя, становится все грустнее. Она почти не разговаривает…

Браво, тетя Лиззи! Ты делаешь свое дело, тетя Лиззи! Поздравляю тебя, милая тетечка!