Владимир Новиков: Роман с языком, или Сентиментальный дискурс

Кофе вдвоем — для меня, может быть, важнейшая составляющая интима. Скажем, с женщиной, употребляющей «инстант», эту растворимую бурду, возможность гармонии почти исключена. Открываю новый полукилограммовый пакет «Мёвенпика», заполняю фильтрующую воронку «Филипса» — маленькой кофейной машины, тезки моего утюга и приемника с магнитофоном. Поймет ли мою систему ценностей эта худышка с маленькой грудью, только что проскользнувшая в ванную в моей голубой рубашке по имени «Eterna» («Вечная»!)?

— Ооу! — сделав первый глоточек, реагирует она дифтонгическим междометием, выражающим правдоподобное удовольствие, без излишней аффектации.

Есть контакт! И для его подтверждения существует гораздо больше способов и ситуаций, чем мы думаем.

— Ну и что мы теперь будем делать? — спрашивает.

Да, устраивает мне жизнь еще одну проверочку на вшивость: мол, вперед! Ощутив прилив азарта, дерзко и решительно отвечаю:

— Поженимся!

В серых глазах — рыжая вспышка изумления, но со стула не сползает. Неужели задаст пошлый вопрос: «Серьезно?»? Нет, реагирует довольно достойно и откровенно:

— Что ж, от таких предложений не отказываются. Тем более, что получаю его впервые в жизни.

Я тоже получил предложение из разряда тех, от которых не отказываются — французское письмо под названием «Attestation» с красивым гербом-щитом из красных и желтых полос, там сообщается, что я «рекрутирован в качестве приглашенного профессора» на май текущего года. Складно так составлено: эта непреднамеренная рифма «рекрютэ-калитэ-энвитэ» звучит не хуже, чем «либертэ-эгалитэ-фратернитэ». И семантически, в общем-то, довольно близко: дают кусочек свободы, как равному, поступают вполне по-братски.

Наш брат, способный выезжать за рубеж только «с научной целью», все еще испытывает детскую радость в преддверии каждого странствия — не то, что новое поколение, проходящее через контрольно-пропускные пункты без всяких эмоций, дежурно-делово. А между тем пришла уже для нас финальная эпоха, когда каждая встреча с человеком, страной, книгой может оказаться последней. Пора прощаться — с Пушкиным, Пастернаком, Петербургом, Парижем…

Аня пока живет у себя в Теплом Стане, оттуда ей ближе с больной матерью нянчиться. А Максима ее моментально подобрали, и не кто иной, как ближайшая подруга, заблаговременно отследившая ситуацию. Ну, это случай настолько типичный, что не нуждается ни в детализации, ни в комментариях.

Спрашиваешь, как ко мне Аня относится? Раньше такой вопрос и меня бы занимал в первую очередь. Теперь же важнее, что я к ней отношусь довольно прямым, непосредственным и действенным образом. Без меня она фактически вянет-пропадает, а в моем присутствии начинает лучиться и играть новыми цветами. Да нет, я не о том, нет у меня иллюзий насчет влюбленности с ее стороны. Я и сам в себя не влюблен, с чего мне этого ждать от других? Просто я наблюдаю и физически ощущаю, как даю что-то необходимое другому существу. Может быть, и не свое даю, а полученное от предыдущих женщин. Иногда я чувствую себя папирусом, дощечкой, на которой женщины по очереди писали что-то друг другу, предыдущая — последующей, писали своей кровью и нервами, ароматами и вкусами своих тел и душ. Существует и такой способ невербальной коммуникации.

Есть ли у меня друзья? Понимаете… понимаешь, с этим как раз проблемы. Само слово «друг» в романских языках происходит от глагола «любить», в германских — от глагола «радоваться», а в славянских — от прилагательного «другой». И вот что любопытно: если посмотреть в западную сторону, то найдутся там у меня безусловно deux amis плюс zwei Freunde, а вот здесь — стремление к дружбе рано или поздно наталкивалось на непреодолимую «другость» — мою или кандидата в друзья, неважно. Наверное, это мой душевный недостаток, но с братьями по полу мне более адекватными кажутся отношения не интимной близости, а честного профессионального партнерства, нормального товарищества. Зато я очень хорошо понимаю то значение, которое придавали слову «друг» два Василия — Розанов и Чередниченко. Сначала о последнем, поскольку с ним познакомился раньше.

Вася Чередниченко был нашим соседом по Факельному — типичный «гегемон», худющий и пьющий. Частенько звонил в нашу квартиру, чтобы стрельнуть рубль, который порой даже возвращал — чтобы не лишиться кредита. И вот как-то в мою подростковую пору он зашел за очередным рублем с выражением реальной скорби на лице, и стал эпически так мотивировать, почему ему выпить необходимо: «Понимаешь, у меня был друг, очень хороший друг. И вот этот друг — взяла и замуж вышла». Понять его чувства я смог гораздо, гораздо позже, а вот с такой же лингвистической номинацией встретился примерно на первом курсе, когда принялся читать Розанова, который часто именовал словом «друг» свою Варвару Дмитриевну.