Константин Кропоткин - Призвание - маленькое приключение Майки

Ненадолго повисла тишина. Майка смотрела на жемчужину на шнурке, а жужики почтительно ждали.

Вне всяких сомнений это был важный момент.

— Майя! Майя! — закричали жужики, когда наконец подошел срок. — С нами! Туда! Пора! Пора! Скорее! Желание и пруд нас доведут! — и покатились.

«Куда доведут? До чего?» — подумала девочка, а ее ноги, за это утро уже привыкшие жить своей собственной жизнью, послушно зашагали в нужном направлении.

— В путь, в путь, в путь! В дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идем! — пели Мойсла и Ратла, суматошно прыгая впереди Майки.

— …Да, вы на вид очень милые, а на самом деле, может, злые, как атомная бомба, — торопясь за суматошными существами, весело говорила Майка. — Вот распухнете до гигантских размеров и посеете в мире ненависть и вражду. Бывают такие люди. У нас девочка одна рассказала про другую девочку, что та бегает за одним мальчиком, но эта вторая девочка, ни за кем не бегала, а Беренбойм сам дурак…

За болтовней Майка и не заметила, как оказалась на пустыре. Он был не очень стар, но, засыпанный мусором почти по самую маковку, выглядел совсем древним. Лишь в самом центре его — лысиной — поблескивало небольшое пятно воды.

Когда-то в парке был пруд, в котором могли бы завестись рыбки, но почему-то не заводились. Потом пруд сам собой кончился, а с ним кончились и все возможные рыбки.

— Наверное, это был какой-то неправильный пруд, — добавила Майка, пробираясь мимо мусора в сторону лужи.

Обходя вслед за жужиками рваные пакеты, старые холодильники и вышедшие из употребления ботинки, Майка попыталась представить, как ее окатывает неправильная волна неправильного пруда, а на гребне волны красуются все возможные рыбки: зеленые, лимонные, фиолетовые в крапинку и бурмалиновые. Самые роскошные «возможные рыбки» вообразились ей темно-синими с пушистыми хвостами и ртами, как у телевизионных красавиц. Они назывались «индиго-губошлепки».

— …А коротко — «гогушки», — решила девочка, очутившись возле лужи. — Потом возможных рыбок съели возможные монстры, началась бурная демонстрация, пошли серьезные волнения, вода выплеснулась, а с ней выплеснулся и весь пруд. Только мокрое место осталось.

— Конечная-конечная-конечная… — жужики покатились по кромке воды, а жемчужина на шее Майки вдруг потяжелела и потянула ее вниз к воде.

Майка склонилась и…

…ничего не увидела. Темная гладь показывала лишь тускло мерцающий шарик.

Девочка сделалась неотразимой!

Да. Жемчужина отражалась в луже, а Майка — нет, как будто она и не четвероклассница со всеми правами человека, а так — незначительная величина.

Посторонняя.

— Странная у вас тут видимость, — произнесла девочка.

И тут жужики загудели и завертелись — они замельтешили вокруг воды и, вытянувшись затем в два световых обруча, не то умножились до нескольких десятков, не то на них разделились.

Перед глазами Майки теперь вздымался переливчатый столб. Это было похоже на цирк, где женщина вертела на себе сразу тридцать разноцветных окружностей.

На сей раз пели жужики красиво, громко, слаженно.

Майка восхищенно замерла, а лужа напротив зашевелилась, стала прогибаться все глубже, все сильней, края ее поднимались выше и выше, пока не образовали что-то вроде большой стеклянной вазы, которая, подрожав, вытянулась до самого поднебесья, а оттуда, словно ударившись о невидимую преграду, хлынула вниз.

Девочка оказалась внутри огромного фонтана: она стояла под массой воды, ни капли не мокрая, а вода летела мимо и с шумом билась где-то в невозможной дали.

Теперь в пении жужиков послышалось что-то щемяще-высокое. Как в церкви.

Майка закрыла глаза. Да, вот в точности, как тогда, на Пасху. Чудесные голоса тянутся вверх, а ты стремишься следом. Ты вроде бы стоишь, но одновременно взмываешь, утончившись до невозможной легкости, и качаешься там, высоко, на качелях из кружевных воздушных струй — тебе так хорошо, что даже смеяться невозможно…

Бабка назвала это блаженством, но в тот раз Майка почему-то побоялась повторить за ней чудное слово. Оно было совсем из другого, особенного мира, но здесь, возле лужи, пришлось кстати.

Блаженство, казалось, было создано для пустыря, а Майка — для блаженства.