Константин Кропоткин - Призвание - маленькое приключение Майки

Вскоре Майка попала туда, где парк притворялся самым настоящим буреломом — здесь были и ветки сломанные, и тяжко склоненные деревья, и кусты, похожие на большие, всклокоченные кучи. Под березой, расколотой пополам, совсем корявой и некрасивой, Майка решила, что идти хватит. Тут и скамейка проявилась.

Она идеально подходила для раздумий о чудесах сегодняшнего утра, о майской красоте, а заодно и о полном счастье…

— Дзынь, — что-то звякнуло оборвавшейся гитарной струной, вырвав Майку из сладкого небытия.

— Динь-дон, — ответил невидимый колокол.

— Нет, без мороженого нельзя, — додумалась, наконец, Майка.

Приняв решение, она задрыгала ногами еще веселей и даже взвизгнула от предвкушения освежающей сладости.

Чудо! Скамейка под ней тоже ответила писком.

Майка взвизгнула еще раз.

Скамейка повторила. Она даже будто подначивала: ну, давай же! действуй!

И только было девочка собралась завизжать изо всех сил, как скамейка легонько поддала ей под зад и… запела.

Маленькое Приключение Майки началось.

Эти слова пелись на мотив гимна, который Майка знала из школы, где его включали в торжественных случаях. Музыка была длиннее слов, и потому песня выходила с каким-то подвыванием:

Голосила не скамейка, а два цветных существа под ней. Один был оранжевый и круглый, как апельсин. Другой — похож на синюю лохматую грушу.

В том, что пели именно они, у Майки не было никаких сомнений. Когда надо было подвывать, то пушистые существа ненадолго зависали в воздухе и заметным подрагиванием отвечали на каждый звук.

Так ведут себя только те, кто поет. Иманжигеева из Майкиного класса, которая часто выступала на школьных концертах, тоже в самых писклявых местах замирала и чуточку тряслась.

пронзительно верещали мохнатые апельсин и груша.

У Майки зазвенело в ушах.

— Отставить! — крикнула она.

Оранжевый немедленно хлопнулся на землю, а за ним последовал и синий.

— Молодец, корявка, — произнес апельсин низким мужским голосом, выкатываясь к ногам ребенка. Из какого места раздавался голос, было непонятно, но Майка знала почему-то, что говорит именно он. Еще было очевидно, что ворсистый мячик ей рад, хоть и притворяется ворчуном. — Приступаем ко второй части благовещания, — круглые яркие бока его пошевелились. — Мы принесли тебе благую весть, — объявил он.

— Это очень мило, что вы что-то принесли, — сказала девочка. — Но мне нельзя ничего брать у чужих. Мама не велит.

— Мы принесли тебе благую весть, — повторил оранжевый, давая девочке понять, что от него просто так не отвяжешься: что принес, то и вручит.

— Вы почтальон? — нашлась она.

Почтальонов мама жаловала, а недавно даже рассердилась на Майку из-за того, что та задевала куда-то синее письмо с треугольным штемпелем. Письмо пахло, как рай на земле, но все равно исчезло. Будто сквозь землю провалилось.

— Хорошо. Я очень рада. Давайте, — сказала девочка. — Вас как зовут?

Оранжевый поплевался звуками, которые сложились в слово «Ратла».

Затем тоже самое сделал синий, став для девочки грушей по имени «Мойсла».

— Значит, вот вы какие, Ратла и Мойсла, — сказала Майка, а дальше с ее языка соскользнуло и еще одно новое слово. — Жужики.

Да. По-другому и быть не могло. Существа этой смешной породы непременно должны были называться жужиками и никак иначе.

Тут синий груша Мойсла высоко взвился в воздух и нарисовал перед глазами Майки восьмерку. Воздушная цифра не исчезла и когда она шмякнулся назад в траву: цифра наполнилась светом, затем стала темнеть, меняться, пока не превратилась в кожаный шнурок с розовой жемчужиной на конце. Обретя вес, чудесное украшение с тихим стоном упало к носам Майкиных туфель.

— Теперь понятно тебе? — спросил ее Ратла-апельсин.

— Понятно, — сказала Майка, подняв драгоценный шнурок.

Она хотела сказать «понятно, что ничего непонятно», но оставшиеся слова почему то не пожелали произноситься.

— Мы алкаем, жужики, — тихонько напела школьница, заворожено глядя на призрачно мерцающую жемчужину.

Ратла покачался неваляшкой: было ясно, что апельсиновый мячик полон чувством исполненного долга.