Алексей Ильин - Время воздаяния

Я поднялся и, не говоря более ни слова, зашагал быстрым шагом, почти бегом, прочь по еще темной дороге.

Я более не встречал ее никогда. Позднее я понял, что ее последняя выходка была лишь средством прекратить этот наш почему — то показавшийся ей бесполезным разговор, средством прогнать меня от себя, не говоря этого прямо: возможно — жалея меня? Вскоре, занятый многочисленными и тяжкими трудами, я почти забыл обо всем этом, оставив для памяти только лишь общую суть — в назидание; я почти избавился от тени сомнения, поселившейся у меня той ночью, убедил себя в том, что все это было лишь колдовское наваждение. И только теперь, в этот раз, выйдя, как обычно выходил на свою ежедневную службу, я вдруг неизвестно почему поддался какому — то странному искушению — мне казалось, что — то натолкнуло меня на эти воспоминания, что — то мельком виденное мною — я только никак не мог понять: что именно. И поддавшись — уже не мог остановить это развертывание ленты памяти, будто случайно оброненной неловким шутом, и стоя в силе и славе своей на священном возвышении великого храма, над толпою, я в то же самое время видел, будто на фоне поставленного между мною и сияющим небом закопченного стекла — себя, сидящего ночной порою у догорающего костра со своей странной собеседницей, видел ее наполненные мукой и надеждой глаза, слышал ее полные горечи слова…

Я устал — да и обращение мое к людям подходило к концу на сегодня. Я произнес последние его слова, прокатившиеся эхом по всей огромной площади перед дворцом и, желая по обыкновению своему проститься с так долго и терпеливо внимавшими мне людьми — тоже, как я понимал, усталыми и измученными — обратил глаза к земле.

Толпы внизу больше не было — на месте, где она стояла, внимала моей речи, переспрашивала мои, случайно пропущенные ею слова, дышала, незаметно плевалась, теснилась то вправо, то влево — теперь виднелась единственная высокая фигура в ниспадающем к ногам одеянии неопределенно — темного цвета. Я снова почувствовал на себе тот, встревоживший меня еще утром, внимательный и настойчивый взгляд. Заметив это, фигура запахнулась в свое одеяние плотнее и быстро скрылась из моего вида. Я, притворившись, что ничего особенного не произошло, повернулся, кивнул братьям — что все как один уставили глаза в пол, будто надеялись прочесть на нем объяснение такого небывалого завершения ежедневной службы — также плотнее запахнул свое белоснежное одеяние и двинулся прочь.

Был вечер. Давно отгорел яростный жар беспокойного дня, давно угасло торжественное зарево заката, соткались сумерки. Площадь внизу, давно пустая, утонула, пропала с глаз, будто залитая тушью; только чуть виднелись окрест нее, вдалеке, теплые огоньки открытых очагов. Воздух сгустился и зазвенел, стал прохладен.

Давно покинул я место своего ежедневного служения на высокой площадке дворца; давно сметены были усыпавшие ее лепестки роз: сметены и брошены в мусорную кучу, где — то внизу, в потайном внутреннем дворе, где выполнялась всякого рода грязная работа, без которой не обойтись даже в храме света и божественного огня.

Я вернулся назад галереей, спустился на несколько ярусов, углубился в ведущий ко внутренним помещениям коридор; ни одна суетная мысль не тревожила более мой утомленный дневным напряжением разум, усилием воли мне удалось загнать сорвавшиеся с привязи воспоминания обратно в тесную и темную конуру, которая также непременно бывает на задворках всякой человеческой души. Даже беспокоивший меня днем взгляд забылся: и я милостиво и безмятежно приветствовал двух братьев, встретившихся мне по дороге к моим покоям, кивнул стражникам, охранявшим их простую тяжелую дверь.

Внутри покои мои составлялись одною большой, совершенно простою комнатой с двумя проходами по бокам в маленькие смежные помещения. Прямо напротив двери помещалось мое ложе — также совершенно простое, жесткое, покрытое верблюжьим одеялом, которым укрывался я в особенно холодные ночи. Начальники дворцовой стражи не раз почтительно указывали мне, что такое расположение небезопасно, однако что могло грозить — мне, посланцу великого господина — здесь, в великом храме, возведенном в его честь, в самой цитадели его веры?

От дверей, бесшумно закрывшихся за моею спиной, прошел я, не глядя по сторонам, прямо к своему ложу и, поскольку отчего — то особенно сильно устал сегодня, немедля возлег на него, прикрыв глаза рукою.