Алексей Ильин - Время воздаяния

И тотчас ко мне пришло понимание — ясное и простое: мне стало даже досадно, как я, умудренный своим, вместившим недоступное смертному человеку число прожитых лет и пережитых событий опытом, мог быть так недогадлив прежде, будто незрелый отрок. Было неважно — завладела ли некогда бедным чадом светлого живого мира проникшая через какую — то случайную прореху в поставленном от нее заслоне темная сила изгнанных отсюда вод изначальной неживой бездны, или некая тварь, порожденная ею, незаметно срослась с несчастным, случайно попавшимся ей ребенком, или же это сидящее теперь напротив меня и пронзительно глядящее мне прямо в глаза существо само было таким порождением, нежитью, принявшей живые черты от долгого пребывания среди живых — неважно — было ли то недосмотром, небрежностью, или мне все же не хватило прозорливости, или времени, чтобы увидеть и закрыть, забить камнями, заплести гибкими прутьями печальных дерев и замазать глиною брешь в хрупкой плотине, что охраняет чудо и теплую красоту жизни, что в хрупкости своей сдерживает непомерную тягость, вечно и бессильно стремящуюся смять ее и затопить, уничтожить этот раздражающий и бросающий вызов ее всевластию пузырек воздуха и света, чтобы навсегда воцарилась во всем мироздании бессмысленная, безысходная однородность окончательного небытия.

Прежде даже, чем я осознал все это, тело мое уже напряглось — и само собою, без участия неповоротливого разума, подняло себя на ноги; руки мои без долгих рассуждений уже возносились сотворить знамение против всяческих нездешних порождений, коих истребили они за время своего служения немало; уже глаза мои зажигались гневом и нестерпимым огнем возмездия; миг — и все было бы кончено.

— Поможешь? — коротко и снова негромко, не то спросила, не то попросила она.

Силы, только что гневно бурлившие во мне, оставили меня разом. Я вдруг обмяк и в полной, странной даже, невесть откуда взявшейся растерянности увидел перед собою бедно одетую, голодную и очень несчастливую женщину, совсем одинокую в этом мире, которой некуда и не к кому было идти со своим — действительно неважно, как именно и почему — свалившимся на нее несчастьем. Я увидел — она полностью понимает, что достаточно мне было сделать еще одно лишь движение и даже тени ее не осталось бы на этих камнях, что врастали в землю неподалеку от места, где она уже приготовилась встретить небытие или…

— Да, — ответили мои губы, и тоже — прежде, чем я принял какое — то решение. — Да, — повторил я уже сознательно — хотя язык еще плохо слушался меня, и голос мой показался мне чужим.

Она всё молчала, и я добавил:

— Рассказывай.

…Страшен удел существ, порожденных бездной и брошенных ею в живой мир, безжалостно и бессмысленно, будто в топку… Непрестанный смертельный ужас и безумие сопровождают их во всем протяжении их неестественной, едва сознаваемой ими полужизни в чуждом и непонятном для них мире, без цели, без надежды… Гонимые лишь изначально отданным приказом породившей их силы, подобной жестокому полководцу, бросающему все новые и новые полки на верную гибель, в вечной ненависти, истоки и смысл которой давно забыты… Посылающему их — собранных небрежно, наскоро — уже не для того, чтобы взять штурмом очевидно неприступную крепость, а для того просто — чтобы вредить, сколько возможно всем укрывшимся за ее спасительными стенами, не давать ни минуты передышки их защитникам… Утолять этим свою ненависть — веками, тысячелетиями…

Так рассказывала мне много лет назад моя незнакомка — негромко и почти спокойно, лишь болезненно кривя и кусая черные запекшиеся губы — и я, стоя теперь на вознесенной к небу площадке дворца, повторял ее слова замирающей от ужаса и отвращения толпе внизу, а сам снова, как и тогда, чувствовал странную тоску, будто и сам я был таким же существом, и сам был брошен сюда без цели и смысла, только чтобы отравить моим не могущим даже прекратиться по своей воле безжизненным существованием хоть еще кусочек этого мира… Я зажмуривался и тайком делал глубокие вздохи, чтобы прогнать наваждение, однако оно, исчезнув, спустя короткое время возвращалось…

«Но нет никакого полководца, и никакой злой воли его, нет никакой ненависти — о, если бы они были, если бы это было так… — она скорбно, и будто стремясь отогнать назойливую боль, мерно качала головою, — ничего подобного нет, именно это делает все столь бесконечным и безнадежным… нет злой, но одушевленной воли, а есть лишь бездушный порядок вещей, устроенный таким образом… Сила света и силы тьмы сведены вместе в вечном противостоянии, и в этом — все существо мироздания, с того времени, как его творец отделил их друг от друга, и назвал „светом“ и „тьмою“, и тем положил начало всему, толкнув первый камень, вызвавший лавину причин и следствий, и дав ход времени, в котором и катится эта лавина, называемая бытием…»