Эрик-Эмманюэль Шмитт - Два господина из Брюсселя

Моему плану выживания пришел конец; только древний животный инстинкт, не зависящий ни от воли, ни от силы духа, поддерживал во мне жизнь. Я пресмыкался. Дрался за ломоть хлеба. Слушался „капо“, чтобы избежать побоев. Агония одного из наших больше не печалила меня, я лишь обыскивал умирающего на предмет спрятанной еды или какой-нибудь вещи, которую можно было выменять. Во время долгих маршей на завод и обратно я перешагивал через трупы без малейшего сострадания; глаза мои были сухи и пусты, как у мертвых; не время было плакать. Если мне случалось узнать мертвеца в лицо, я ему завидовал: вот холодное тело, которому больше не холодно.

Да, ибо в ту польскую осень, сумрачную и ветреную, уже повеяло ледяным дыханием зимы. Однажды утром меня так трясло, что, увидев над трубами вдали черный дым и пепел, о происхождении которых нетрудно было догадаться, я представил себе, как хорошо, как тепло и вольготно там, в печи. Да-да, я мечтал сгореть — так мне было холодно. Языки пламени лижут мое тело. Ласкают его. Благодатный огонь. Я больше не стучу зубами. Какое сладостное тепло…»

Я во второй раз отложил листки Сэмюэла Хеймана. Чувство вины душило меня, я был виноват в том, что читал эту исповедь до Миранды, виноват в том, что общался с Сэмюэлом Хейманом, ничего не зная о пережитых им муках. Каким же я, должно быть, казался ему глупым, поверхностным…

Прервав чтение, я посмотрел на старую фотографию, лежавшую в конверте, и узнал ее: это был тот самый снимок, о котором говорил Франсуа Бастьен в собачьем питомнике. У ограды из колючей проволоки стоял тощий как скелет подросток в лагерной униформе и с ним собака, у которой можно было пересчитать все ребра. Мальчик походил на Сэмюэла Хеймана, во всяком случае, именно таким можно было представить Сэмюэла Хеймана, юного и оголодавшего; босерон же был точной копией того Аргоса, которого я знал. Уже было видно полное согласие хозяина и собаки: оба испытывали неловкость перед объективом, но улыбались ему. Кто кому подражал? Пес хозяину? Хозяин псу? Кем и когда был сделан этот снимок?

Решительно, мне надо было дочитать текст до конца.

«Теперь, Миранда, я подхожу к главному, что позволит тебе понять, с каким отцом ты жила.

Это было в январе, в начале 1945 года. Никакие отголоски боев не долетали до нас, мы не знали, продвигаются ли американцы вперед после высадки в Нормандии, идут ли русские к нам или отступают; мы вязли в снегу, переживая зиму, казавшуюся нам вечной.

Я понимал, что слабею, и еще отчетливее видел это на Петере, фламандце, одновременно со мной прибывшем в Освенцим. Этот высокий крепкий парень с великолепными зубами превратился в тощего крысенка на хрупких лапках, лицо его посерело, черты заострились, глаза запали. Он служил мне зеркалом. Что меня поражало — при изможденном лице зубы остались здоровыми, ослепительно-белыми; часто я смотрел на них украдкой, цепляясь за этот ряд эмалевых „клавиш“, как утопающий за буек, ибо мне думалось, что, когда они выпадут, мы все умрем.

Холод, ветер, снег проникли в нас до самых глубин. Мы по-прежнему вкалывали на заводе, но нам казалось, что работы стало меньше, график был уже не такой напряженный; мы, однако, отказывались ясно сформулировать мысль, что немецкая промышленность пошла на спад, боясь, что нас отравит надежда; мне же это было на руку, и я изо всех сил старался показать, что еще полезен, трудоспособен, здоров.

Однажды утром нам объявили, что мы остаемся в лагере.

Жалкие остатки разума в нас встревожились: неужели нас сегодня казнят?

Мы провели день, трясясь от страха, а следующий рассвет принес ту же новость: на завод сегодня не идем. Тут мы поняли, что заказов больше нет и завод встал.

Несмотря на мороз, некоторые из нас вышли проветриться.

Я гулял, держась у стен бараков.

В дальнем конце трое солдат играли с собакой, которая бегала по ту сторону колючей проволоки. Они бросали ей снежки: всякий раз псина бежала и ловила снежный ком, думая — или делая вид, что думает, — будто может удержать его в пасти; естественно, всякий раз снег крошился под ее зубами, и она удивленно лаяла, словно с ней сыграли злую шутку. Трое немцев держались за бока от смеха. Спрятавшись поодаль, я тоже потешался над упорством пса, над его прыжками, над беззаботной веселостью, с которой он продолжал ловить снежки, несмотря на все неудачи.

Потом трое солдат, заслышав звон колокола, ушли выполнять свои обязанности. Когда они скрылись из виду, пес, натолкнувшись на колючую проволоку, склонил голову набок, разочарованно взвизгнул и сел, озираясь.